Свекор назанимал у всех денег, а расплачиваться с долгами пришлось моему мужу

В тот день дверь чуть не выбили. Я открыла — на площадке двое, лица незнакомые. 

— Ваш муж дома? — спросил тот, что пошире, даже не поздоровавшись. 

— Нет. Что случилось? — сердце ушло в пятки. 

— По долгам его отца пришли. Значительная сумма накопилась. Проценты капают. — Он протянул бумагу с цифрами, от которых у меня потемнело в глазах. Сумма была чудовищной. Половина нашей ипотеки. 

А ведь свекор, Иван Петрович, всегда был таким… душевным. Приедет, бывало, с гостинцами, детей на руки поднимет, смешит. 

— Оля, как дела? — голос его гремел в прихожей. — Вот вам, внученьки, конфеток! А тебе, Оленька, кофе привез, хороший! 

Он усаживался за стол, рассказывал байки, хвалил мой борщ. И как-то, между делом, начиналось: 

— Сынок, выручи, дело срочное. Машину чинить надо, а пенсия только через неделю. Верну в пятницу, честное слово! 

Или: 

— Оля, золотко, ты же бухгалтер. У тебя свободные пятьдесят тысяч не заваляются? Соседке срочно операция нужна, помоги, Христа ради. Верну с пенсии, да еще и проценты! 

Мы верили. Он же отец. Он же такой добрый, такой щедрый. Мы отдавали, копили меньше, откладывали ремонт. Муж, Саша, только вздыхал: 

— Пап, ну ты осторожнее. Деньги-то не лишние. 

— Да знаю, знаю, сынок! — свекор махал рукой. — Все верну! Вам же на внуков коплю, понимаешь? Хочу им помочь, когда подрастут! 

А потом он умер. Скоропостижно. Инфаркт. Мы горевали, хоронили. А через месяц начались звонки. Сначала вежливые, потом — настойчивые, потом — угрожающие. Банки, микрофинансы, частные лица. Оказалось, Иван Петрович залез в долги по уши. Брал везде, где только можно, под любые, даже грабительские проценты. На что? На подарки нам? На помощь «соседке»? На мифические «инвестиции», о которых он упоминал вскользь? Черти его знают. 

Саша пришел домой серый. Я швырнула ему бумагу от коллекторов. 

— Саша, что это?! Ты знал? 

Он сел на стул, согнулся. 

— Подозревал… — глухо пробормотал он. — Но не думал, что так много. Он приходил… плакал. Говорил, что банки его убьют, что позор на всю деревню… 

— И ты давал?! Еще больше?! 

— Он же отец… — Саша поднял на меня глаза, полные муки и стыда. — Он клялся, что вот-вот все вернет, что у него там … Я не мог отказать! А потом… он умер. А бумаги… — Он тряхнул головой. 

Я стояла, глядя на этого сломленного мужчину, моего мужа. Гнев к свекру, который кипел во мне, вдруг сменился ледяной, тошнотворной пустотой. Теперь это был наш кошмар. 

— И что теперь? — спросила я тихо, уже зная ответ. 

— Отдавать… — прошептал Саша. — Придется продать машину. Возможно, взять еще одну работу… Оля, прости… 

Я смотрела на цифры. На мужа, который чувствовал себя виноватым за отцовские грехи. На фотографию улыбающегося свекра на комоде. Его «душевность» теперь была для меня пустым, ядовитым местом. Он умер, уйдя от расплаты. А расплачиваться за его слабость, ложь и безответственность пришлось нам. Его сыну. Мне. Нашим детям. Годами нашей жизни.