Старалась повкуснее кормить племянников, которые были в гостях, а муж разозлился и обиделся

Солнечным июньским утром в нашу тихую квартиру ворвался настоящий ураган детского смеха. Это привезли племянников, Сашеньку и Маришку, детей моего брата. На целую неделю! Своих детей у нас с Сергеем пока не было, и я, признаться, жаждала этого шума, этих объятий, этой суеты. Я готова была засыпать их вниманием, а главное – вкусностями. 

С первого же дня кухня стала моим священным пространством. Я пекла пышные сырники с вареньем на завтрак, варила гороховый суп на обед, а на ужин – нежные тефтельки под сметанным соусом или золотистые драники. Глаза детей, широко распахнутые от восторга, их звонкие: «Тетя Оля, это самое вкусное в мире!» – были для меня лучшей наградой. Я ловила каждый их восторженный вздох, каждое чистое «спасибо». 

Сергей сначала умилялся. Помогал расставить чемоданы, устроить детей. Но с каждым днем я замечала, как его улыбка становится все напряженнее, а взгляд – все мрачнее. Он отмалчивался за ужином, хотя я старалась и ему положить самые аппетитные кусочки. Он уходил раньше всех, ссылаясь на усталость. Я списывала это на непривычный шум, на нарушение нашего привычного уклада. 

Разразилось все вечером четвертого дня. Я колдовала над куриными котлетами – любимым блюдом Саши. Масло шипело на сковороде, воздух был пропитан ароматом. Сергей зашел на кухню за водой. Его лицо было каменным. 

— Опять кухня? — его голос прозвучал сухо. — Уже четвертый день подряд ты только и делаешь, что готовишь им эти… пиршества. 

Я обернулась, удивленная его тоном: 

— Сергей, ну что ты? Дети же в гостях! Хочу, чтобы им было вкусно, уютно… 

— Уютно? — он резко поставил стакан. Вода расплескалась. — А мне уютно? Ты вообще замечаешь, что я существую? Я для тебя теперь – мебель на фоне этих маленьких принцев? 

Он говорил тихо. Но в глазах горела обида, настоящая, детская. 

— Ты завтракаешь с ними, гуляешь с ними, обедаешь с ними, играешь, ужинаешь с ними! — продолжал он, и голос его начал дрожать. — Ты спрашиваешь, чего они хотят, смеешься с ними… А про меня вспоминаешь только когда нужно тарелку подать! Я что, последний человек в этом доме? 

Я увидела не ревнивого мужа, а… заброшенного ребенка. Всю мою радость, все старания он воспринял как предательство, как отказ от него. Хотя ему я также уделяла время, может чуть меньше, чем раньше. 

Дети затихли в гостиной. Сергей отвернулся. Я глубоко вдохнула, гася первую волну возмущения («Да я же для всех стараюсь!»). Он страдал. И это было реально. 

— Серёж… — начала я, подходя ближе. — Прости. Я… я так увлеклась, так хотела сделать им хорошо… что не заметила, как тебя отодвинула на задний план. Это несправедливо. 

Он не оборачивался. 

— Ты для меня не мебель. Ты – мой любимый человек. И мне жаль, что я дала тебе почувствовать себя ненужным. Это ужасно. 

Наконец он повернулся. Обида еще тлела в его глазах. 

— Я… я просто скучал по тебе, — пробормотал он. — По нашей тишине. По тому, как ты утром ко мне прижмешься… А тут – только они, они, они. 

Я взяла его большую руку в свои, еще пахнущие котлетами. 

— Понимаю. И я тоже скучала. По тебе. Давай исправим? Завтра утро – наше. Я приготовлю твой любимый омлет, только для нас двоих. А вечером, когда дети уснут, сядем на балконе, как раньше? Выпьем вина, поболтаем. Я обещаю. 

Он молча кивнул, потом обнял меня. В этом объятии было и раскаяние, и облегчение. 

На следующее утро я накрыла маленький столик на балконе. Два прибора. Омлет с сыром и зеленью, кофе. Сергей вышел, улыбнулся. Мы завтракали вдвоем, говорили о пустяках, о планах на выходные. Дети мирно играли в комнате. 

Вечером, укладывая Сашу, я услышала его шепот Маришке: 

— Дядя Сережа сегодня совсем не сердитый. И тетя Оля какая-то… светлая. 

Я улыбнулась про себя. Да, конфликт был горькой пилюлей. Но он помог понять простую вещь: любовь – это не торт, который можно разрезать на части. Это свет, который, если его беречь и направлять, может согреть всех, кого пустили в свой дом.