Соседка помогает внукам деньгами, а самой даже поесть нечего

Я знала, что у бабы Нади опять закончилось все. Взяла пакет – крупы, колбасу, пару яблок, сыр, молоко, хлеб. Знаю, что если не принесу, она сама не купит. Все уйдет «деточкам». 

Постучала. Дверь открылась медленно. Баба Надя стояла, придерживаясь за косяк. Лицо серое, глаза впалые. 

— Заходи, милая, — прошелестела она. — Чайку? Я вскипячу…  

— Не надо, Надежда Петровна, — я прошла на крохотную кухню. Поставила пакет на стул. — У меня кофе только что был. А вы… как? Сами-то поели сегодня? 

Она отвела глаза, начала переставлять немытую кружку. 

— Да как-то… Не хотелось. Утром чай с сухариком. Вполне. 

Я открыла холодильник. Пусто. Лишь крошечный кусочек масла в бумажке да пол-литровая банка с каким-то мутным рассолом. В мусорном ведре – пустая пачка от дешевой лапши. Сердце сжалось. 

— Надежда Петровна, — села напротив, взяла ее холодную руку. — Ну, сколько можно? Пенсия у вас – копейки. Вам самой на лекарства, на еду не хватает! А вы… вы им последнее несете. Игорю и Юльке. Они же взрослые! Игорю тридцать, у него работа! Юлька замужем! Пусть сами крутятся! 

Она вздохнула. 

— Ой, деточка… Игоречку машину ремонтируют, дорого нынче. Юлечка с ребенком, муж у нее… не очень. — Она посмотрела на меня умоляюще. — Как же я не помогу? Они же внученьки, кровинка. Пусть хоть бабушка порадуется, что нужна. 

— Порадуется?! — голос дрогнул. — Они вас обирают! Вы последние крохи тащите им, а сами голодаете! Они должны помогать вам, а не вы им! Они же видят, в чем вы ходите, как живете! 

— Не говори так, — она покачала головой. — Они хорошие. Просто… время тяжелое. Я как-нибудь. 

«Как-нибудь» — это значит, чай и сухарик. Пока я не приду с пакетом. Я пробовала много раз. Уговаривала, умоляла, даже сердилась. Все упиралось в эту каменную стену ее материнской, уже перекочевавшей на внуков, жертвенности. Она словно не понимала, что ее «помощь» – это капля в море их запросов, а для нее – жизнь. 

Тогда я решила пойти другим путем. Подкараулила Игоря у подъезда. Он вышел, щеголь, в новой куртке, с дорогим телефоном. 

— Игорь, — подошла решительно. — Поговорить можно? 

— А, тетя Катя, — он лениво улыбнулся. — Что случилось? 

— Случилось то, что твоя бабушка сидит без еды! Последние деньги несет вам с сестрой, а сама на дошираке сидит! У нее же здоровье… Тебе не стыдно? Ты же мужчина, работаешь! Помогать надо ей, а не вытягивать из нее копейки! 

Игорь усмехнулся. Неловко, но усмехнулся. Его друг, стоявший рядом, фыркнул. 

— Бабуля? — Игорь пожал плечами. — Она у нас такая, душевная. Сама лезет, помочь хочет. Мы же не отказываемся, чтобы ее не расстраивать. — Он потрогал свой телефон. — Да ладно вам, тетя Катя, не драматизируйте. У нее пенсия есть. Хватит. У нас вот, дела… Пока! 

Они пошли, громко смеясь над чем-то своим. У меня похолодело внутри. Не от их наглости. От осознания полной беспомощности. Они не видели проблемы. Они искренне считали, что бабушка "сама лезет", а их согласие взять деньги – это чуть ли не благодеяние. 

Я вернулась к себе. Баба Надя там, в своей одинокой клетушке, с пустым холодильником и полным сердцем любви, которая превратилась в рабство. Мои слова разбивались о ее слепую любовь. Слова, сказанные внуку… они просто отскакивали, как горох от стены. Он не чувствовал стыда. Он смеялся. 

Завтра я опять возьму пакет. Макароны, тушенку, яблоки. Потому что иначе она просто не поест. Потому что ее любовь – это бездонное ведерко, которое она наполняет до последней капли, а внуки… они просто черпают горстями, не замечая, что дно давно проглядывает. И я не знаю, как пробить ни эту ее слепоту, ни их холодное равнодушие. Остается только носить пакеты и глотать комок горькой жалости, глядя, как она угасает, отдавая все до крошки тем, кто даже не обернется.