Дочь хотят отчислить из института, а ее это мало волнует, потому что в голове одни мальчики

Сегодня звонили из деканата. Голос у заведующей кафедрой был ровным, металлическим, как будто она диктовала технические характеристики станка, а не говорила о моем ребенке. 

— Ваша дочь, Ольга Сергеевна, имеет критическое количество пропусков. Контрольные не сданы. Курсовая даже не начата. Если в течение недели не предоставит уважительные причины и не явится для разговора — поставим вопрос об отчислении. 

Я положила трубку. 

Дочь была в своей комнате. Не за учебниками, конечно. Сидела перед зеркалом во весь рост, тщательно делая стрелки жидкой подводкой. Музыка гремела так, что стены вибрировали. 

— Женя! — Я перекрыла звук своим голосом. — Ты слышала, что я зашла? 

Она не обернулась, лишь криво усмехнулась в отражение. 

— Мам, ну я же не глухая. Чего орешь? 

— Мне звонили из института. — Я подошла ближе. — Говорят, ты на грани отчисления. Пропуски, несданные работы... Женя, о чем ты думаешь?! 

Она наконец повернулась. 

— Ой, мам, ну что они пристали? Найду время, все сдам. Не переживай. 

— Не переживать?! — Голос сорвался. — Женя, это твое будущее! Ты же мечтала об этом факультете! О чем ты сейчас думаешь, скажи мне? 

Она вздохнула театрально. 

— Мам, ну честно... Вот сегодня вечером с Кириллом и его друзьями в новый клуб идем. Так вот, там будет Серега, помнишь, я тебе фото показывала? Такой высокий, с татуировкой дракона на руке... — Глаза ее оживились. — Он такой... классный. Вчера лайкнул мою новую аву, и Вадик, его друг, написал, что Серега спрашивал, приду ли я сегодня. Интересно, он один придет или с той рыжей? Хотя в прошлый раз он с ней почти не общался... 

Я слушала, и внутри все медленно замерзало. Ее слова – легкие, пузырьки шампанского, уплывающие в небо. А у меня в ушах все еще звенел металлический голос из деканата: "...вопрос об отчислении...". 

— Женя, — перебила я ее поток. — Ты слышишь себя? Институт. Отчисление. Будущее. А у тебя в голове — Серега, лайки, кто с кем придет. 

Она нахмурилась, будто я испортила ей что-то очень важное. 

— Мам, ну вот опять! Ты ничего не понимаешь! Это же важно! — Она отвернулась к зеркалу, снова берясь за тушь. — Потом разберемся с этим институтом. Обещаю. Серега-то может сегодня определится... 

Моя дочь, моя кровь, парила где-то в облаках юношеского флирта, совершенно недосягаемая. Я протянула руку, коснулась ее плеча – теплого, живого, но такого далекого. 

— Женя... — прошептала я. — Проснись. 

Она вздрогнула от прикосновения, но не обернулась. 

— Мам, ну не сейчас, а? Я опаздываю. Вечером поговорим, ладно? 

"Поговорим". Эти слова звучали как насмешка. Я смотрела, как она наносит последние штрихи. На отражение человека, для которого реальный мир с его последствиями словно не существует. Его полностью вытеснил вихрь влюбленностей, взглядов, надежд на чужое внимание. 

Я молча вышла, закрыв дверь. Как достучаться до того, кто добровольно заточил себя в башню из розовых грез, где единственное, что имеет значение – это сияние чьих-то глаз, направленное на тебя? Где звонок из деканата – всего лишь назойливый шум за толстыми, наглухо закрытыми ставнями. А я остаюсь снаружи, с леденящим страхом за ее завтрашний день, стуча в эти ставни кулаком, который уже немеет от боли и бессилия. И слышу в ответ лишь далекий, беззаботный смех.