– Мы останемся на улице, – говорила я мужу, когда он оформил квартиру на мать, и мои опасения сбылись

Первая встреча с матерью Степана отпечаталась в памяти словно ожог. Мы зашли в уютную гостиную, и он, сияя, выпалил: 

— Ма, знакомься, это Лика. Моя судьба. 

Ирина Львовна улыбнулась, но ее глаза оставались холодными и изучающими. 

— Наконец-то! Степан только и говорил о тебе. Проходите, дорогие, чай уже готов. Так хочется узнать о тебе побольше, милая. Где родилась, чем родители занимаются? 

— Я выросла в приюте, — ответила я. 

Ее улыбка сразу исчезла. 

С того дня все и началось. Она не умолкала, шепча сыну на ухо свои «опасения», не стесняясь моего присутствия. Но Степан был непреклонен. А когда мы узнали, что ждем ребенка, решили оформить ипотеку. Эта новость привела Ирину Львовну в настоящее смятение. 

Она ему говорила: 

— Степа, ты все обдумал? Не хочу казаться бестактной, но у девочки нет корней. Кто поручится, что она не воспользуется твоей доверчивостью? Сейчас она в положении, а потом выйдет на работу, обретет независимость… 

— В чем проблема, мам? 

— В том, сынок, что уверенная в себе женщина способна на все. Взгляни на нее — скромница скромницей, а карьеру сделала быстро. Не слепой же ты! Бросит, едва окрепнет на ногах. Поверь материнскому инстинкту. 

— Перестань, это абсурд! 

— Хорошо. Но я предупредила. 

Она предупреждала снова и снова. И я заметила, как он начал сомневаться. Стал холоднее, придирчивее. И однажды огорошил меня новостью: квартиру оформим на его мать. Я остолбенела. 

— Степан, а если… что-то случится? Твоя мать нас не любит. Мы останемся на улице. 

— Ты уже мой конец предрекаешь? — горько усмехнулся он. — Мама права. И разве она выгонит родную кровь? Включи логику! 

— Включи свою, а не материнскую! — умоляла я. 

Но он был непоколебим. 

Чтобы заглушить разлад, Степан купил мощный мотоцикл и пропадал на ночных гонках. Мои слезы и мольбы лишь отдаляли его. Постоянный стресс подкосил меня, и врачи положили меня в больницу на сохранение. Соседки по палате, выслушав мою историю, ахали: 

— Ты понимаешь, в какой ловушке оказалась? Он тебе уже не верит! А ребенок? Она и его может не признать. Тебе нельзя платить за чужую квартиру! 

Их слова стали последней каплей. Я объявила Степану, что больше не буду вносить свою долю в ипотеку. Он онемел от такого неповиновения. А его мать, узнав, пришла в ярость. Их разговор за стеной перерос в громкую ссору. Я слышала его сдавленный крик: «Хватит!». Дверь хлопнула, и рев мотора растворился в ночи. 

На следующее утро раздался звонок. Его не стало. Он не вписался в поворот. 

От потрясения у меня начались ранние роды. Нас с сыном едва спасли. Мне не разрешили проститься с мужем. Через две недели я вышла из роддома одна, с крошечным Артемом на руках. 

Такси довезло нас до подъезда, но ключ не поворачивался в замке. Сердце ушло в пятки. Соседка, выглянув, прошептала: 

— Лизавета… Ирина Львовна сказала, что ты уехала. Поменяла замки и продает квартиру. 

— Куда же нам идти? 

— Не знаю, милая. Спроси у нее. 

Я пошла к ней. Увидев меня, она взбеленилась. 

— Это ты виновата! Ты его довела! — закричала она, не скрывая ненависти. — Ни копейки тебе не достанется! Убирайся! 

— Но ваш внук… 

— Какой внук? Никакого внука у меня нет! Уходи! 

С Артемом на руках я села в автобус до города своего детства. Единственная надежда была на приют. Что, если и там откажут? За что мой малыш уже с рождения обречен на скитания? 

Но директор детского дома, моя бывшая воспитательница, не раздумывая, приняла нас. Мне дали работу и маленькую комнатку. А через месяц пришло известие: мне, как сироте, наконец-то выделили жилье. 

Я плакала от горькой усталости и от облегчения. Мы были одни, но у нас был свой угол. И я знала — мы выстоим. Мы обязаны выстоять.