– С этого дня ты для меня не существуешь! – заявила свекровь, бросив мне под ноги смятые письма

Она объявила это командным голосом, когда швырнула на пол пачку писем. 

— С этого дня для меня тебя не существует! — и её каблук врезался в пожелтевшую бумагу. 

Я замерла на пороге. Это были письма, что Виктор писал мне из армии, когда мы только поженились. В каждом — обещания, мечты о будущем, слова, от которых когда-то теплело внутри. 

— Валентина Степановна, перестаньте! — бросилась я подбирать смятые листы. — Это же наша история! 

— Какая история?! — взвизгнула она. — История предательства! Ты его сгубила! Мой золотой мальчик! И теперь ещё и Анечку против меня настраиваешь! 

Дочь, Аня, была её больной темой. Ей шестнадцать, и она уже давно сама сделала свои выводы об отце. Я прижала к груди комок бумаг, пахнущий чернилами. 

— Виктор сам выбрал свой путь. Я много лет тащила семью одна. 

— Врёшь! — она наклонилась. — Он пахал как проклятый! А ты вечно недовольная! Пилила его! 

— Он пропивал свои авансы, а я ночами шила на заказ, чтобы оплатить учебу Ане в художественной школе, — тихо сказала я, поднимаясь. Голова кружилась. 

— Клевещешь! На покойника клевещешь! — она схватила с полки статуэтку — лебедя, подарок на годовщину свадьбы — и запустила в меня. Я отпрыгнула, и хрусталь разлетелся вдребезги. — Убирайся из моего дома! 

Я глубоко вдохнула. Этого следовало ожидать. С тех пор как три месяца назад Виктора не стало, её горе выливалось только в ярость на меня. 

— Квартира в ипотеке, Валентина Степановна. Плачу за неё я. Это вы живете в моем доме. 

Она побагровела, будто её хватил удар. 

— Ага! Добилась своего! Квартирку отвоевала! А я-то думала, любовь… — она фыркнула. — Лицемерка! 

— Я любила его! — голос сорвался на крик. — Но нельзя любить за двоих! Он сдался, а я — нет! 

— Ты его выгнала! — завопила она. — Он ушел к матери, а ты даже не позвонила! 

Я закрыла глаза. Помню тот вечер. Он пришел пьяный, потребовал деньги на очередную бутылку. Аня заслонила меня, хрупкая, белая от страха. «Папа, хватит». Он тогда не ударил, просто посмотрел на нас пустым взглядом и ушел. Его нашли через неделю в заброшенном гараже. 

В прихожей щёлкнул замок. Вошла Аня, с мольбертом в руке. Увидела нас, разгром, моё бледное лицо. 

— Бабушка, что опять происходит? — спросила она, скидывая куртку. 

— Анечка, родная моя! — Валентина Степановна мгновенно сменила гнев на милую усталость. — Говорю твоей маме, что так нельзя. Совсем меня за человека не считает. 

— Мам? — Аня подошла ко мне, взяла за руку. 

— Бабушка считает, что я виновата во всём. И письма отца порвала. 

Аня наклонилась, подняла один листок. Прочла вслух: «Лидунь, скоро приеду. Купим дачу у озера, будем летом с ребятишками купаться». Она посмотрела на свекровь. — Бабуля, зачем? Это же память. Хоть какая-то. 

— Память о том, кем он мог бы стать, если бы не она! — всплеснула руками Валентина Степановна. 

Анины глаза наполнились не юношеским, а каким-то старым, уставшим пониманием. 

— Бабушка, он перестал бороться. Мама — нет. Она нас с тобой спасла. Просто перестань, пожалуйста. 

— И ты против меня? — голос свекрови дрогнул. 

— Я за нас, — твёрдо сказала Аня. — За нашу семью, которая осталась. 

Валентина Степановна отступила на шаг, огляделась и ушла к себе. 

Аня обняла меня, прижалась своим худеньким плечом. 

— Ничего, мам. Всё нормально. 

Я кивнула, сжимая обрывок письма. Да, возможно, это и есть нормально. Тишина после бури. И мы вдвоём, которые выстояли.