Никогда не думала, что возненавижу родного человека, который многие годы был для меня примером

Никогда не думала, что это слово «ненависть» поселится в моей душе по отношению к нему. К отцу. Тому самому, чья тень была для меня целым миром, чьи слова звучали как истина в последней инстанции. 

Помню его руки. Большие, сильные – он был мастером на все руки, мог починить что угодно. Он казался мне гигантом, небожителем. Я ловила каждое его слово, гордилась его уверенностью, его принципиальностью. «Дочь, будь сильной, – говорил он мне, когда я в десять лет разбила коленку. – Слезы – удел слабаков». И я закусывала губу, втягивая сопли, стараясь быть достойной его. Он был моим компасом, моим идеалом мужчины. 

Но годы, как вода, точат камень. И камень этого идеала начал крошиться. Его принципиальность дома оборачивалась холодностью. Помню, как мама, уставшая после ночной смены медсестрой, попросила его сходить в магазин. 

— Ты что, сама не можешь? Ноги отсохли? – его голос, всегда такой уверенный на работе, дома становился резким. — Я целый день на ногах, а ты тут со своими прихотями. 

Мама молча натянула пальто. Я видела, как она отвернулась, чтобы я не заметила влаги в глазах. А он уткнулся в газету. Впервые что-то внутри меня болезненно сжалось. Неужели сила – это вот так? Унижать того, кто слабее? 

Когда я уже училась в институте. Его уверенность сменилась раздражительностью. Работа пошла хуже, начались «проблемы». Проблемы в кавычках, которые пахли перегаром. Он стал пропадать. Возвращался поздно, мрачный или, что было хуже, – развязно-веселый. Его «сила» теперь была направлена на нас. На маму, которая пыталась его урезонить, на меня, когда я осмеливалась вступиться. 

Помню тот день рождения мамы. Я накрыла стол, испекла торт, который он когда-то любил. Мы ждали. Он пришел за полночь, еле держась на ногах. Мама тихо сказала: 

— Паша, ну как же так? Дочь старалась... 

Он грохнул по столу. 

— Заткнись, старая! И ты тоже! – он ткнул пальцем в меня, его лицо, когда-то любимое, было искажено злобой. – Что уставилась? Ничего вы не понимаете! Живете тут на моей шее! 

Что-то внутри переломилось. Словно огромное зеркало, в котором я видела своего героя, разбилось вдребезги. Я встала. Не плакала. Не кричала. Просто смотрела на этого чужого, орущего человека в грязной рубашке, от которого несло дешевым портвейном и злобой. На мать, которая съежилась, как побитая собака. 

— Уйди, – сказала я тихо. – Просто уйди отсюда. 

Он замер, удивленный моим тоном. Потом махнул рукой и, ругаясь, побрел в спальню. 

Стоя на кухне, глядя на испорченный праздник, на торт, я вдруг ощутила это. Холодную, тяжелую, как свинец, волну. Она подкатила из глубины, сдавила горло, заставила сжаться кулаки. Это не было злостью или обидой. Это было что-то другое. Глубже. Темнее. 

Я поняла, что ненавижу его. Ненавижу этого слабого, жестокого, сломавшего маму человека, который занял место моего отца. Ненавижу за то, что он украл мой идеал, растоптал веру, превратил любовь в горький пепел. Ненавижу за то, что он заставил меня испытать это чувство к родной крови. 

Я никогда не думала... Но теперь знала. Знала наверняка. В той тишине кухни, под мерный храп из спальни, я собирала осколки своего детства и понимала – там, где был отец, теперь пустота. И она заполнена ненавистью. Тихой, ледяной, безнадежной.