– Нам поступило сообщение, – представители органов опеки пришли ко мне с проверкой, оказалось, что пожаловалась свекровь

— Мама, а зачем тогда приходили те люди? — спросила дочь за ужином. — И зачем они смотрели мою кровать? 

Я вздрогнула, будто ошпаренная. Дело было не в её вопросах, а в том, что я и сама мысленно возвращалась в то утро снова и снова. 

В день, когда всё случилось, часы показывали без четверти одиннадцать. Я ждала доставку новой формы для гимнастики. За дверью оказались двое незнакомцев: суровая дама с планшетом и молчаливый мужчина с дипломатом. Они представились из комиссии по делам несовершеннолетних и, не дожидаясь приглашения, зашли, сообщив, что поступила анонимная жалоба на плохое содержание ребёнка. 

Я что-то сказала про ошибку, но они уже осматривали квартиру, заглядывали в шкафы, проверяли холодильник. Я стояла, как парализованная, и лишь слушала, как они просят Алину показать свои игрушки и продекламировать стишок. 

Когда они ушли, сообщив о повторном визите, я, обессиленная, позвонила мужу и сказала в трубку, что на нас донесли. Позже, когда первый ужас отступил, меня осенило. Это свекровь, с которой мы разругались несколько дней назад после того, как она без спроса отвела мою дочь к зубному. Тогда же, хлопнув дверью, она бросила свою коронную фразу: «Увидишь, Игорь, как сладко вы заживёте, когда о вашем ребенке позаботятся добрые люди!». 

До этого Клавдия Петровна была частой гостьей. Чересчур частой. Мы терпели её едкие комментарии по поводу моего материнства, моего маникюра и прошлогодней куртки Алины. Я пыталась мягко останавливать её, но всё закончилось тем визитом к стоматологу, на который она отвела ребёнка без моего ведома. После чего мы поругались. После трёх дней тишины на пороге появилась комиссия. 

Повторная проверка нагрянула спустя пять суток. Та же сотрудница фиксировала каждую мелочь. Она спросила про компьютер, и я сказала о том, что дочь играла, пока я мыла посуду. Её кивок и пометка в планшете заставили меня вспотеть. Затем были визит участкового врача. Я чувствовала себя добычей. 

А Клавдия Петровна молчала. Я знала — это её рук дело. Игорь отказывался верить, что его мать способна на такое. 

Я не собиралась с ней встречаться, но она явилась сама в воскресенье, с пакетом печенья и фразой о том, что соскучилась по родной кровиночке. Я молча распахнула перед ней дверь. 

Она прошла в гостиную, окинула её оценивающим взглядом и заметила, что без неё тут было скучновато. Я предложила ей присесть для короткого разговора. 

— Я знаю, что это были вы, — произнесла я ровно. — Комиссия. Донос. Ложь. 

Она притворно всплеснула руками, возмущаясь, как я могу такое думать о родной бабушке. Но я сказала, что её поступок перечёркивает всё, и теперь она будет видеться с внучкой только в моём присутствии и по предварительной договорённости. Игорь, наконец, нашёл в себе силы спросить мать, правда ли это. Та, в ответ, лишь молчала. 

— Это был последний шанс считать вас семьёй. Теперь — вы за её чертой. Видеться с Алиной — только при мне. О визитах — договариваться заранее. И если вы хоть раз попробуете влезть в нашу жизнь, я сама отправлю заявление о ложном доносе и клевете. 

Клавдия Петровна поднялась, не находя что сказать. Лишь гордо вскинула подбородок: 

— Увидим, кто из нас прав… когда-нибудь. 

— Увидите. Но уже со стороны. 

Спустя несколько дней нам вручили официальную бумагу, гласившую, что претензий к родителям не имеется. Кошмар закончился. Игорь попросил прощения за свои сомнения. 

Свекровь больше не приходила. Вскоре её звонки мужу прекратились. Я вернулась к привычному ритму: готовка, прогулки с дочкой, спокойные вечера без страха взглянуть на входную дверь.