Мой отец решил, что посторонняя женщина для него важнее дочери

Знаете, как бывает в кино? Героиня получает удар, а вокруг всё замирает и звуки пропадают. У меня вот так же. Только это не кино. Две недели назад моей мамы не стало. Три года она боролась с болезнью, и казалось, будто этот кошмар никогда не кончится. Но он кончился. И стало только хуже.
Для меня мама была… ну всем. Не просто родителем, а самой близкой подругой, сестрой, психологом в одном лице. Все мои падения и взлёты — она всегда была рядом. И вот её не стало.
Я понимаю умом, что жизнь продолжается. У меня своя семья, дети, которые требуют внимания. Но как-то всё это делается на автомате, будто через плотное одеяло. А потом случилось то, что перевернуло всё с ног на голову.

Мой отец, человек, который прожил с мамой больше тридцати лет, на следующий день после её похорон… сел со мной за стол и сказал: «Нам нужно поговорить». У него был такой деловой, отстранённый вид.
— Короче, не хочу ничего скрывать. У меня есть женщина. Марина. Мы будем вместе, — выпалил он, избегая моего взгляда.
У меня в глазах потемнело. Честно? Я тогда взорвалась. Как так можно? Маму только в землю опустили, а он уже о новой пассии докладывает! Я кричала что-то про уважение, про маму, про то, что нужно же хоть немного подождать, проявить хоть каплю такта. Но он просто смотрел на меня, как на назойливую муху.
В итоге я немного остыла. Ну что поделать? Видимо, такова жизнь. Мы с ним договорились об одном — он пообещал, что не будет приводить эту Марину на нашу дачу. Это было мамино место, её святыня. Она её купила, они всё там обустраивали вместе, каждый уголок пропитан её любовью и потом. Отец тогда кивнул: «Да ладно, конечно, не буду. О чём разговор».

А два дня назад я решила съездить на дачу, забрать мамины вещи. Подъезжаю, а на крыльце… сидит какая-то женщина. Присматриваюсь — а на ней мамин халат! Тот самый, синий, в цветочек, который я ей на день рождения подарила.
У меня руки затряслись, в висках застучало. Я из машины вышла и стою, как вкопанная. А эта Марина улыбается мне своей дежурной, натянутой улыбкой.
— Ой, а мы тебя не ждали! — говорит таким сладким голоском.
У меня внутри всё перевернулось. Еле сдержалась, чтобы не подойти и не сорвать с неё этот халат. Сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
— Где отец? — спрашиваю сквозь зубы.
— А там, на заднем дворе, кое-что делает.
Я прошла через дом и обомлела. Отец стоял у старой железной бочки, из которой валил густой дым. И он по одному кидал в огонь мамины вещи! Я увидела, как в его руке мелькнул её любимый шерстяной шарф.
— Пап! Что ты делаешь?! — закричала я так, что у меня самого голос сорвался.
Он аж подпрыгнул от неожиданности, роняет шарф.
— Ты чего без предупреждения? Подожди, я всё объясню! — начал он, поднимая руки, будто я пистолет на него наставила.
Во мне просто что-то порвалось. Я начала орать, выхватывать из его рук то, что ещё не успело сгореть.

— Я просила тебя не таскать её сюда! Что она тут делает в мамином халате?! И это зачем?! Зачем ты это сжигаешь?!
В этот момент подбежала Марина и потянулась ко мне, пытаясь взять за руку.
— Успокойся, дорогая, не нервничай ты так…
Я её оттолкнула, даже не глядя.
— Проваливай отсюда! Быстро! — прошипела я. Всё было как в тумане.
И тут отец… ударил меня. Да, по лицу. Ладонью, но это был настоящий удар. От которого в ушах зазвенело.
— Успокоилась?! — проревел он сам, с бешенством в глазах. — Может, хватит орать, как ненормальная! Ведешь себя как сумасшедшая!
Я прижала ладонь к горящей щеке и прошептала: 

—Зачем?.. Ну зачем ты это делаешь?..
Он выдохнул, будто я его достала своими глупостями.
— А зачем тебе эти тряпки? Марине вещи некуда повесить! Вот она и попросила их убрать. А мне этот хлам тут не нужен! Что мне теперь, всю жизнь на них смотреть, как на иконы?!
Вот эти слова… «Тряпки». «Хлам». Они повисли в воздухе и добили меня окончательно. Я не стала ничего говорить. Просто развернулась, села в машину и уехала.
С тех пор мы не общаемся. Я поменяла номер телефона. Домой его не пускаю. Может, когда-нибудь я и пожалею об этом разрыве. Но сейчас… Сейчас эта обида — такой огромный ком внутри, что дышать трудно. И я не знаю, есть ли смысл что-то налаживать с человеком, для которого память о маме — всего лишь «хлам», который нужно сжечь в бочке, чтобы освободить место для новых вещей.