Мама хочет слышать от меня только хорошие новости, а мои проблемы ее раздражают

— Хоть раз можешь поделиться хорошими новостями, похвастаться детьми? — слышу я в трубке голос матери. — Всегда один сплошной поток жалоб. 

Щелчок. Она опять положила трубку. 

— А о чём ей, спрашивается, говорить? — тихо рассказываю я Лере, которая сидит напротив на кухне. — Ваня опять ночью заходился кашлем, сейчас дышит через небулайзер. А Мишке двух лет нет, он будто знает, что мне не до него, и лезет везде. Единственные мои минуты — вот эти, ночные. 

Лера — моя соседка сверху. Она постучалась, когда увидела свет на кухне. Принесла детские комбинезоны и яблоки со своего участка. Мы с ней общаемся вот так, крадучись, в двенадцатом часу ночи. Днём мне не до гостей. 

Раньше всё было иначе. Мы с Сергеем купили эту двушку, планировали жизнь. Рождение второго сына было желанным шагом. Но судьба будто споткнулась. 

Сначала у Вани, нашего старшего, обнаружили астму. Мы справлялись. Потом рухнул мир — Сергей упал с лестницы, помогая чинить крышу брату. Теперь он медленно, мучительно учится жить заново. Ходит, держась за стены, его лицо искажает гримаса боли от любого резкого движения. О работе речи нет. Деньги утекают на процедуры, лекарства, а я в декрете, которого, по сути, уже нет. 

Я пытаюсь работать за компьютером, но это фикция. То надо Сергею помочь встать, то Ваня зовёт, задыхаясь, то младший, Мишка, опрокидывает на себя чашку с компотом. Я разрываюсь на части, и их всё равно не хватает. 

— Она всю жизнь была сама себе центром вселенной, — объясняю я Лере про мать. — После рождения Вани чуть оттаяла. Думаю, она просто сообразила, что скоро пенсия, а надёжный зять — это выгодная инвестиция. Но Сергей перестал быть «надёжным активом». Теперь её визиты — редкость. 

Я не могу выйти на полноценную работу. Кому оставить троих? Муж едва сам себя обслуживает. Друзья помогают, но их помощь — капля в море счетов и обязательств. 

— То срочно нужны дорогущие ингаляционные капли, то ломается стиралка, то приходит платёжка за садик, который мы уже не посещаем, — сжимаю я кулаки. — Откуда взяться радужным историям? 

Мать ждёт именно их. После случая с Сергеем она отдалилась, словно боятся заразиться нашей бедой. Боится оставаться с астматиком Ваней, водится с Мишкой — говорит, у неё от его энергии давление подскакивает. 

Однажды я, сломленная, попросила: 

— Может, просто посидишь с ними в гостиной пару часов? Мне надо работу доделать. 

Она посмотрела на меня, будто я предложила нести радиацию. 

— К тебе приходить? Да у тебя тут атмосфера упадка. Мне потом восстанавливаться неделю. В мои годы надо беречь нервы. 

Я не имею права требовать. Но её звонки сводят с ума. Она набирает номер, чтобы услышать сладкую сказку, а я, измотанная до мозга костей, говорю правду. Про то, что Ваня проплакал всю ночь, что у Сергея болят ноги, что денег даже на новую обувь детям нет. 

— Можно же поделиться приятным! — ворчит она. — Какой рисунок сын нарисовал, какое слово младший выговорил! 

— Мам, — голос мой звучит хрипло и устало. — Ты спрашиваешь, как ДЕЛА. Дела такие. У меня нет сил придумывать солнечные истории для твоего удобства. Лучше вообще не спрашивай, если не хочешь знать. 

Она бросает трубку. А через неделю или месяц история повторяется. Замкнутый круг. 

Лера молча слушала, а потом обняла меня за плечи. Ничего не сказала. Её молчание было единственно верным ответом. Она ушла, оставив на столе пакет с яблоками. 

Я осталась одна, выключила свет и села у окна, глядя на тёмные окна соседнего дома. Где-то там, наверное, тоже есть свои истории. Но мне от этого не легче. Я просто жду рассвета, когда всё начнётся сначала. И тихо ненавижу этот вопрос: «Как дела?». Самый бессмысленный и жестокий вопрос в моей жизни.