– Бесперспективное это занятие, а ты – бездельница, – сказал свекор о деле всей моей жизни, унизив меня при муже

Дождь стучал в стекла, а у меня в виске пульсировала одна и та же мысль: «Ради чего?» Я смотрела, как за окном растекаются огни фонарей, и чувствовала, как сжимается что-то внутри. 

— Зачем мне терпеть это? Ради чего? — произнесла я. Максим, мой муж, отложил книгу и вздохнул. Он смотрел на меня с тихим, привычным упреком. 

— Аня, это просто ужин. Папа приезжает в командировку, он хочет нас видеть. Всего пару часов. 

— Пару часов унижений? — я резко встала. — Он будет рассказывать, как дочери его коллег уже стали нейрохирургами и родили ему троих внуков. А я все еще «сижу на твоей шее». 

— Ты прекрасно знаешь, что это не так, — Максим сказал это мягко, но в его тоне не было защиты. Была усталая констатация факта. — Ты занимаешься иллюстрацией, у тебя прекрасно получается. 

— Для твоего отца я безработная, которая рисует «каляки-маляки» и оттягивает момент, когда надо «взять на себя ответственность». Я не могу больше это слушать, Макс. 

Я вышла на балкон. За спиной скрипнула дверь. 

— Он мой отец, — начал Максим. — У него сложный характер. Он просто хочет для нас лучшего. 

— Лучшего? — я обернулась. — Его «лучшее» — это чтобы я бросила все и родила ребенка, которого он будет учить жизни, как учит нас. Чтобы ты перешел в его фирму и стал таким же, как он. Это не наша жизнь, Максим! 

— Я знаю, — он потянулся, чтобы прикоснуться к моей руке, но я отстранилась. — Но мы не можем просто перестать с ним общаться. 

— Почему? — в голосе у меня зазвенели слезы. — Почему ты никогда не скажешь ему, чтобы он остановился? Никогда не заступишься за меня? За нас? 

Максим молчал. 

— Целый год, Макс. Год этих ужинов. Я устала доказывать, что я не неудачница. Что мои работы покупают галереи. Что я кормлю себя сама. Для него я — дыра в бюджете его сына. 

— Он так не думает, — слабо попытался он возразить. 

— Думает! И ты позволяешь ему так думать. 

Я прошла мимо него в комнату. В груди все горело. Я услышала, как он идет за мной. 

— Хорошо, — сказал муж тихо. — Я поговорю с ним. Сегодня. Обещаю. 

Я кивнула, не веря. Не веря уже давно. 

Вечер начался, как обычно, с критики интерьера и моего нового цвета волос. Игорь Васильевич, отец Максима, расселся в кресле, как судья на возвышении. 

— Опять эксперименты? — фыркнул он, увидев мою палитру на столе. — Не надоело играть в художника? Пора бы и о деле подумать. Бесперспективное это занятие. 

Я стиснула зубы, глядя на Максима. Он разливал вино, стараясь не встречаться со мной глазами. 

— Пап, ее работы очень востребованы, — произнес он, и это прозвучало как жалкое оправдание, а не защита. 

— Востребованы? — засмеялся Игорь Васильевич. — Кем? Такими же бездельниками? Ты, Ань, лучше бы о детях подумала. А то годы уходят. Моя ассистентка, вот, моложе тебя, а уже двоих… 

И тут я это почувствовала. Не злость. Не обиду. Пустоту. Абсолютную, оглушительную пустоту там, где еще вчера была боль. 

— Игорь Васильевич, спасибо за заботу. Но мое репродуктивное здоровье и моя карьера — это не темы для обсуждения за ужином. 

Он опешил. 

— Как ты разговариваешь?! 

— Я разговариваю как взрослый человек, который устал от ваших непрошеных советов. Я не играю в художника. Я — художник. И мой муж, — я посмотрела на Максима, который побледнел, — к сожалению, единственный, кто до сих пор этого не понял и не принял. 

Я встала из-за стола. 

— Ты куда? — тихо спросил Максим. 

— В мастерскую. А когда вернусь, нам нужно будет серьезно поговорить. 

Я вышла в прихожую, надела пальто и вышла под дождь. Он омывал мое лицо, смывая напряжение. Я набрала номер галерейного куратора. 

— Марина? Вы спрашивали насчет Москвы. Мой ответ — да. Я готова уехать на полгода. 

Я чувствовала, что поступаю правильно. Только так.