Жена влюбилась в турецкого актера из сериала, и теперь я стал недостаточно красив и хорош для нее

Конец наступил в четверг, во время ужина. А началось всё с турецкого сериала, который моя Лиза смотрела на планшете, зарывшись в одеяло. 

Я принес ей чай, сел рядом. 

— Отодвинься, — буркнула она, не отрывая взгляда от экрана. — Мешаешь. 

Я отодвинулся. На меня с экрана смотрел невероятно красивый мужчина с густыми ресницами, трагическим взглядом и идеальной линией бровей. Его звали Керем. С этого вечера он стал полноправным членом нашей семьи. 

Сначала это было смешно. Лиза с упоением рассказывала подругам по телефону о его благородстве, о том, как он страдает из-за неразделенной любви к героине по имени Аслы. 

— Представляешь, — говорила она, и глаза ее сияли, — он ради нее продал свой дворец! А она его предала! 

Я слушал и ухмылялся. Глупости. Взрослая женщина, а ведется на мыльные пузыри. Но смешное быстро перестало быть таковым. Керем незаметно перекочевал из виртуальной реальности в нашу. Лиза стала сравнивать. 

— Ты бы мог так одеваться, — задумчиво говорила она, глядя, как я натягиваю свой домашний свитер. — У Керема есть пиджак цвета спелой вишни… Он в нем смотрится… богом. 

Я молчал. Потом пришла очередь еды. 

— Керем никогда не ел борщ с майонезом, — с легкой брезгливостью констатировала она, наблюдая, как я уплетаю свой ужин. — Он предпочитает изысканные блюда средиземноморской кухни. 

Я отложил ложку. Борщ, который она сама когда-то считала верхом кулинарного искусства, вдруг стал символом моей плебейской сущности. 

А потом настал черед меня. Всего меня. 

— У Керема взгляд такой… глубокий, — вздыхала Лиза, уставившись в стену. — В нем столько страсти, столько огня. 
Я поймал себя на том, что пытаюсь разглядеть в зеркале этот самый «огонь» и вижу лишь усталые глаза тридцатисемилетнего мужчины, который много работает и мало спит. 

— А его руки… — продолжала она. — Длинные пальцы, ухоженные… 

Я посмотрел на свои руки. Со шрамом от старой травмы, с проступающими венами. В них не было аристократической утонченности. В них была история починки крана, сборки мебели и того, как они держали ее за руку в родильном отделении. 

Тот самый четверг. Я вернулся с работы, уставший, с головной болью. Мы сидели за столом. 

— Знаешь, а у тебя нос стал каким-то… большим. И уши торчат. Раньше я не замечала. 

Она сказала это беззлобно, даже с легким сожалением. Как о факте, который нельзя изменить. 

— Лиза, — сказал я. — Это я. Тот самый, который носил тебя на руках, когда ты подвернула ногу. Который плакал от счастья, когда родился наш сын. Чей нос и уши тебя вполне устраивали последние двенадцать лет. 

Она поморщилась. 

— Я просто заметила. Керем, например, с его идеальным профилем… 

Я встал из-за стола. 

— А Керем, — переспросил я, — он знает, как починить сломанную дверцу шкафа? Он бы смог за три часа собрать для сына двухъярусную кровать? Он бы просидел всю ночь у твоей постели, когда у тебя был грипп? 

Лиза удивленно посмотрела на меня. 

— При чем тут это? — спросила она искренне.  

Абсолютно не при чем. Ее мир теперь был разделен на «красиво» и «некрасиво». На возвышенные страсти и бытовую скуку. Мой практичный, надежный, настоящий мир с борщом, торчащими ушами и починенными кранами для нее обесценился. 

Я не стал спорить, просто вышел из кухни, оставив ее наедине с остывшим ужином и призраком идеального турка. Я теперь недостаточно красив для собственной жены. И это был не просто диагноз, а приговор. И палачом в нем выступил вымышленный персонаж с густыми ресницами.