– Я не сдвинусь с места, пока ты не поймёшь, – муж дежурил под дверью, пытаясь вернуть все назад после своей измены

Дверь была тонкой, и каждый его вздох отдавался в моих висках глухим стуком. 

— Вера. Дай просто посмотреть на тебя. Хоть одним глазком. Я не выдерживаю этого, — его речь была неровной, сбитой, будто он спотыкался о каждое слово. Тот самый голос, что когда-то читал мне стихи, теперь умолял о минуте внимания. 

Молчание было моим единственным щитом. Я прикоснулась пальцами к древесине, ощущая подушечками вибрацию его присутствия. Сквозь щель просачивался терпкий шлейф его духов, тех самых, что он когда-то выбрал с моей подачи. Теперь они пахли предательством. 

— Уйди, Максим. Всё кончено. Мне нечего больше сказать. 

— Я не сдвинусь с места! Пока ты не поймёшь… Это был кошмар, одна лишь дурь! Дай всё объяснить! 

— Объяснять что? Как ты оказался в её постели? Снова? Я уже видела этот фильм. Без озвучки. 

Воспоминание накатило внезапно и яростно. Он в кресле, неделю назад, не в силах поднять на меня взгляд. Его пальцы бесцельно теребили бахрому на подушке. А затем — монолог, тихий и страшный, о том, как всё вышло «само собой». 

— Встретил её у Артёма… Совсем не ожидал, Вер… Выпили лишнего. Заговорили о прошлом… — он замолкал, давился, искал оправданий. — Проснулся утром и понял, что уничтожил всё. 

Я не кричала тогда. Внутри всё окаменело. 

— Я порвал с ней! Звонил, сказал, что это конец! Клянусь, ты единственная! — он уже почти кричал.

Я отпрянула, будто от огня. 

— Молчи. Ты больше не имеешь права. Вы оба его лишились, — прошипела я. — Ты знал, что она придёт? 

Тишина за дверью. 

— Артём… обмолвился, что она в городе… Но я не подумал… 

— Врёшь! — горько выдохнула я. — Ты не подумал? После всех её писем? После моих слёз? Ты летел туда, как на крыльях! А мне — сухое сообщение: «Задерживаюсь». 

Я прошла на кухню. Руки сами потянулись к верхней полке, где пылилась забытая пачка. Я закурила, чтобы заглушить боль. Он бормотал что-то снаружи, но слова уже не имели значения. 

Я вспомнила его отъезд. Его неестественную суету, настойчивые уговоры остаться дома: «Ты устала, отдохни, я быстро». Его телефон, который он не выпускал из рук. Возвращение — усталое, отстранённое, от него пахло чужим мылом и вином. Он тогда сразу лёг спать. 

А потом — отчуждение. Вечные переработки, нервозность, срывы. На мои попытки поговорить отвечал: «Не приставай! Устал!». Я искала причины в себе, покупала новое платье, молчала. А он… Встречался с ней. 

Звонок в домофон заставил вздрогнуть. Он затих. 

— Верунь! Это Соня! Впусти, с пирогами! — раздался знакомый голос. 

Я не звала её. 

Максим зашептал за дверью: «Не впускай, прошу…» 

Я открыла. Соня на пороге с корзинкой и улыбкой, которая мгновенно погасла. 

— Боже, Вер, ты вся серая… 

Максим сидел на ступеньках, съёжившись. 

— Вы… поссорились? — растерялась подруга. 

— Он изменил. С Маргаритой. Два раза, — выпалила я. 

Она бросила на него взгляд, полный такого омерзения, что он съёжился ещё больше. 

— Гад, — чётко сказала она. — Идём внутрь. 

Она захлопнула дверь, не удостоив его ни единым словом. 

— Говори, — потребовала Соня, закуривая. — Всё подряд. 

И я выложила всё. Его странные отъезды. Его холодность. Его признание. Она слушала, не перебивая. Потом вздохнула. 

— Старая пластинка. «Ошибка», «затуманилось». Знакомо. И что будешь делать? 

— Не знаю. То ненавижу. То вспоминаю, как он меня согревал зимними вечерами, и кажется, что всё можно вернуть. 

— Чтобы согревать ещё и её? — безжалостно спросила Соня. — Он сам во всём сознался? 

— Да. Говорит, замучила совесть. 

— Совесть? — фыркнула она. — Совесть мучает до второго раза. Это не раскаяние. Это страх. Боялся, что ты узнаешь от кого-то другого. 

Её слова резали правдой. Я и сама это понимала. 

— Решать тебе, — смягчилась Соня. — Ты должна понять: сможешь ли ты жить с этим? Целовать его и не вспоминать, что его губы лгали тебе и целовали другую? Он уже не тот человек. Он тот, кто сознательно причинил тебе боль. 

После её ухода стука в дверь больше не было. То ли он всё слышал, то ли просто ушёл. Была тишина, в которой навсегда умерли все его слова о любви. А мне предстояло выбрать — впустить обратно ураган лжи и боли или начать новый этап в одиночестве.