– Я маме своей жизнью обязан, – сказал муж, – так что не указывай, что мне делать

Я стояла на кухне, прислушиваясь к звуку льющейся воды. Сергей мыл посуду, громко хлопая тарелками, будто намеренно подчеркивал свое недовольство. В воздухе висело невысказанное, тяжелое.  

— Может, хватит? — прорвалось у меня. — Ты же обещал, что в этот раз мы поедем одни.  

Он резко развернулся, капли воды брызнули на пол. Его глаза, обычно теплые, сейчас напоминали лед.  

— Я маме своей жизнью обязан, — проговорил он, будто объяснял ребенку. — Так что не указывай, что мне делать.  

В дверном проеме мелькнула тень — свекровь, конечно, подслушивала. Она всегда подслушивала. Ее присутствие въелось в стены нашей квартиры: фотографии в рамках, вышитые салфетки, советы, которые я не просила. Даже наш медовый месяц она превратила в семейный тур по Крыму, потому что «сыночек не может бросить маму одну в такой зной».  

— Ты слышишь себя? — я сжала край стола. — Мы женаты два года, а ты до сих пор спрашиваешь у нее разрешения купить новую тарелку!  

Он развернулся.  

— После папиной смерти она одна подняла меня. Ты бы не выдержала и дня в ее шкуре.  

Это был его козырь: «ты бы не выдержала». Как будто моя собственная мать, умершая, когда мне было пятнадцать, не оставила в моей душе шрамов. Но Сергей никогда не спрашивал о ней. Его мир вращался вокруг одного полюса.  

— Я не против помочь ей. но мы не можем жить за нее. Она сама выбрала свою жизнь. А мы... разве у нас нет права на свою?  

Он отвернулся, начал вытирать уже чистую тарелку.  

— Завтра поедем на дачу. Мама хочет посадить яблони.  

Опять дача. Где я буду мариновать шашлык под ее пристальным взглядом, Сергей — с упоением копать грядки, а я — считать часы до отъезда. Где ночью, в узкой кровати под одеялом с оленями, он будет ворочаться, бормоча: «Не сейчас, мама в соседней комнате».  

— Я не поеду, — сказала я тихо.  

Он замер.  

— Что?  

— Сказала — не поеду. Хватит.  

Его лицо исказилось, будто он увидел что-то отвратительное.  

— Ты эгоистка. Она стареет, каждый день может быть последним!  

— А я?! — крик вырвался сам. — Я что, уже умерла для тебя?!  

Дверь скрипнула. На пороге стояла она — в махровом халате, с седыми волосами. Глаза, такие же ледяные, как у сына.  

— Деточка, — протянула она сладким голосом, — не устраивай сцен. Мужчины этого не любят.  

И тогда я поняла: это битва, в которой мне не дадут даже щита. Они — два берега одной реки, а я — мушка на воде, которую течение несет куда придется.  

...На следующий день Сергей уехал с ней. Я осталась.  

Вечером он прислал фото: они с мамой на фоне саженцев, оба улыбаются. Я увеличила картинку, вглядываясь в его лицо. Искала хотя бы каплю сомнения, усталости, хоть намек на то, что он помнит — у него есть жена. Но нет. Он сиял, как мальчишка, получивший похвалу.  

Тогда я налила вина, села на балконе и стала считать звезды. Вспомнила, как на втором свидании он привез меня на пустынный пляж, и мы до рассвета смеялись над тухлой шаурмой, купленной у сонного продавца. Тогда он смотрел на меня так, будто я была центром его вселенной.  

Телефон завибрировал: новое сообщение. «Прости за вчера. Привезу тебе яблок». Я закрыла глаза, представив сентябрь: он вручит мне корзину, мама похлопает по плечу: «Учись, дочка, как надо хранить семью». 

Но в этот раз... В этот раз я набрала номер такси. Пока ждала, сложила в чемодан книги, косметичку, одежду. Не знала, вернусь ли. Знала только одно: если сейчас не уйду — задохнусь.  

На прощание оставила записку: «Вашей семье нужен свежий воздух. Мне тоже».