– Ваш отец прописал нас здесь, – незнакомка с ребенком не собиралась уходить из моей квартиры по-хорошему

Прошло девяносто дней с тех пор, как папы не стало. В тишине своей комнаты я все еще ловила себя на мысли, что вот-вот раздастся его звонок. Вместо этого позвонил риелтор — пора было заниматься квартирой, что перешла мне по завещанию. Я мысленно уже распродавала старую мебель и представляла, как сделаю там свежий ремонт, превратив папино гнездышко в источник дохода или, может быть, свое тихое убежище. 

Когда я подъехала к дому, сердце заныло с новой силой. Дверь открыла молодая, строгая на вид женщина. За ее юбку цеплялся мальчик лет пяти. 

— Вам кого? — резко спросила она. 

Я назвала свое имя, объяснив, что я дочь хозяина. Женщина представилась Алиной, назвавшись спутницей моего отца. Ее сынишку звали Артемом. Меня будто оглушили. Я знала, что папа не одинок, но он никогда не рассказывал о женщине и тем более не упоминал ребенка. 

— Мы здесь зарегистрированы, — объявила Алина, пока я стояла в растерянном параличе на пороге. — Сергей хотел, чтобы у его сына был угол. Выписать нас, особенно несовершеннолетнего, вам не удастся. 

Я выслушала. 

— Понимаете, сейчас я являюсь владелицей этого жилья. И я должна вас попросить освободить его. 

Она лишь усмехнулась. 

— Ваше право — владеть бумагой. А наше — жить там, где нас оставил близкий человек. Он дал слово. 

Она захлопнула дверь, за которой остались мои растерянность и гнев. Внутри все кричало: это мое! Но закон, как я скоро выяснила, оказался сложнее простой человеческой справедливости. 

Юрист, к которому я обратилась на следующее утро, разложил все по полочкам. Алина — просто сожительница, не наследница, у нее нет никаких прав. Регистрация — лишь отметка в паспорте, а не право на вечное проживание. Пока мой отец был жив, они условно считались членами его семьи. Но со смертью собственника эти узы порвались. Их связь со мной, новым владельцем, абсолютно нулевая. 

Но одно дело — знать закон, и совсем другое — пробить эту стену из житейской уверенности и детских глаз. Мы встретились с ней снова, уже в кафе. Артем сидел рядом, уткнувшись в планшет. Я попыталась говорить мягко, предложила даже помочь с поиском нового жилья, найти какие-то компромиссы. 

— Вы хотите выгнать на улицу маленького ребенка? — она смотрела на меня с холодным вызовом. — Он привык здесь жить. Это его дом. Ваш отец был ему как родной. 

Мне стало плохо. Я вышла на улицу, глотнув морозного воздуха. Эта женщина играла не по юридическим параграфам, а по законам эмоционального шантажа. И она была права в одном — выселение через суд, которое предстояло, затянется на многие месяцы. Судья, видя наличие ребенка, наверняка даст им отсрочку. 

Это была долгая, изматывающая дорога, в конце которой меня ждала победа, горькая и безрадостная. Я стояла, глядя на огни в окнах чужого дома, и понимала, что наследство отца превратилось для меня в тяжелое, бесконечно сложное испытание, проверку на прочность и решимость. Мне предстояло стать для кого-то злом. И с этим надо было жить.