Узнал, что бывшая жена взяла ипотеку и захотел ей помочь

Узнал от приятелей, что Инга наконец взяла ипотеку на однокомнатную. Сердце сжалось. На ее-то зарплату? Она же еле-еле съемную квартиру оплачивала, когда уходила. А ушла из-за пустяка, из-за упрямства — моего и своего. Мы оба тогда считали, что уступать — значит ломаться. Глупость, конечно. Семья — это ведь как раз умение гнуться, чтобы не сломаться навсегда. 

Мне в своей трешке пусто, а она будет надрываться двадцать лет. Представил, как она экономит на всем, и стало невыносимо. На моем депозите лежали деньги, отложенные когда-то на совместную поездку. Долго метался, но в конце концов отправил ей половину — пусть хоть на первые взносы или на ремонт. 

После перевода замер. Ждал гнева, презрительного возврата. Тишина длилась два дня. Наконец, ее звонок: 

— Объясни, пожалуйста, этот перевод. 

— Просто хотел поддержать. Разве друзья не помогают? 

— Мы с тобой не друзья. И это даже не помощь, а какая-то неловкость. Ты потом пожалеешь, станешь упрекать. 

— Никогда, — вырвалось у меня. — Я до сих пор тебя люблю. Деньги эти мертвым грузом висели. Лучше себе диван купи. 

Она замолчала. Я слышал ее дыхание. Потом голос смягчился: 

— Спасибо… Помощи ждать действительно неоткуда. Куплю угловой диван, о котором мечтала, и тумбочку. И занавески, солнце слепит нещадно. 

Она заговорила с такой детской радостью, что у меня в груди потеплело. Рассказала, что тетя Вера отдала старую, но работающую плитку, а первую ночь она проспала прямо на полу, завернувшись в куртку. 

— Зато в своей квартире! — сказала она, и в этих словах был целый мир. 

Я слушал, и мне хотелось отдать все до копейки, лишь бы этот свет в ее голосе не гас. Попросил скинуть фото, когда обустроится. Она насторожилась: 

— Контрольная проверка? 

— Нет, просто порадуюсь за тебя. Нельзя же на полу спать. 

Через несколько дней пришли снимки. Скромный диван, простая тумба, на ней — крошечный букетик в стакане. Я не выдержал, позвонил: 
 
— Новоселье справила?

— Какое новоселье, Слава? Мебели-то не было. 

Пауза. Потом она тихо добавила: 

— Заходи сегодня, часов в шесть. Если хочешь. 

— Что тебе принести? 

— Решай сам. 

Я купил огромные хризантемы и, на всякий случай, простую вазу. Она открыла дверь. 

— Проходи, — сказала строго, но я заметил улыбку. 

Я вошел. Никого больше не было. Ни тети Веры, ни подруг. Только она и я. Посидели, поговорили. 

Через неделю она позвонила сама, голос был смущенный. 

— Слушай, тут обои в комнате нужно клеить. Одной неловко. Углы кривые получаются. 

— Я в пять буду, — выпалил я, не раздумывая. 

Купил специальный клей, валик и строительный уровень. Когда приехал, она уже отдирала старую, еще советскую бумагу с цветочками. Рукава закатаны, в волосах — белая пыль. 

— Держи, — протянула мне шпатель. 

Мы работали молча, под радио, которое бубнило из телефона. Сначала я подготавливал стены, она шпаклевала швы. Потом, когда стали клеить новые, светлые полотна, нам пришлось координироваться. «Левее… Нет, правое плечо опусти… Стой, сейчас пузырь разгоню». Наши пальцы случайно соприкасались на еще влажном от клея полотнище. Мы отдергивали руки, но через минуту снова искали опору в касании локтя или плеча. 

Когда комната преобразилась, мы сели на пол, прислонившись к свежей стене, и пили чай из одной кружки, передавая ее друг другу. Солнце садилось, и в чистом, пустом пространстве стало уютно. 

— Спасибо, — сказала она, глядя на ровные стены. — Одна бы я не справилась. 

— Всегда готов к строительным подвигам, — усмехнулся я. 

— Это не подвиг, — она задумчиво провела ладонью по обоям. — Это просто жизнь. Ее же нужно как-то обустраивать. 

Я посмотрел на нее, на эту крошечную вселенную, которую она отвоевала у мира, и понял, что хочу помогать ей обустраивать эту жизнь. Не из чувства долга и не из вины. А просто потому, что мой мир пустовал без ее упрямого, хрупкого, такого сильного присутствия. Может, хватит нам упрямиться? Пора взрослеть. И, кажется, мы начали.