Ухаживаю за больной свекровью, а золовка с деверем обвиняют меня, что хочу забрать квартиру

Когда я подавала заявление на увольнение, начальник спросил: «Ты уверена? Карьера — не игрушка». Но как объяснить, что карьера меркнет перед глазами свекрови, которая, завтракая, вдруг спрашивает: «Ты не видела моего сына? Ему семь лет, он в синей курточке...». 

Сергей, мой муж, погиб три года назад. А она до сих пор ищет его. Иногда называет меня «девушкой из аптеки» и прячет ложки в носок. Альцгеймер — это когда твой мир рассыпается, как пазл, и ты пытаешься собрать его обломками фраз. 

— Зачем ты это делаешь? — сестра Сергея, Ирина, впивается в меня взглядом через стол, где раньше собиралась вся семья. — У тебя же нет детей. Ждешь, когда мама умрёт, чтобы забрать её квартиру? 

Её брат, Андрей, кивает, разливая коньяк в папины бокалы. Они приезжают раз в месяц — потолковать о «важных вопросах», то есть о наследстве. 

— Если бы я хотела денег, — говорю я, вытирая пролитый суп со скатерти (свекровь решила, что это море), — я бы наняла сиделку и работала. А не стирала пелёнки в шесть утра. 

— Пелёнки? — Ирина фыркает. — Мама писалась и раньше. 

Она не знает, что сейчас это не «писалась», а плачет, бьёт кулаком по стенке, потому что тело стало чужим. Не знает, как вчера мы два часа искали очки, которые мама засунула в морозилку, «чтобы не запотели». 

— Хочешь доказательств? — Андрей достаёт телефон. — Вот! Юля из соседнего подъезда сказала, что ты спрашивала про оценку квартиры... 

Я молчу. Юля — риелтор, которая ловила меня у почтовых ящиков: «Если решите продавать, я помогу!». Я не решу. В этой квартире Сергей впервые поцеловал меня в прихожей, пока мама варила варенье на кухне. 

— Всё, хватит! — свекровь внезапно встаёт, опрокидывая стакан. Её глаза ясные, как тогда, когда она благословляла нас на свадьбу. — Гадина! Ты украла моего мальчика! 

Это не она. Это болезнь. Но слёзы Ирины — настоящие. 

— Видишь, мама тебя ненавидит! 

Они уезжают, хлопнув дверью. Свекровь гладит фото Сергея, бормоча: «Милый, прости, я не узнала её». 

Ночью она зовёт меня: 

— Девушка! Девушка, помогите... 

Я бегу в комнату. Она дрожит, прижимая к груди мою подушку. 

— Мне страшно. Здесь кто-то ходит. 

— Никого нет, — обнимаю её, пахнущую детским кремом и страхом. — Я с вами. 

— Ты знаешь моего Сережу? — её пальцы цепляются за мою рубашку. — Он добрый. Принесёт цветы, если попросить. 

— Знаю, — шепчу. — Он любил ромашки. 

— Ромашки... — она засыпает, а я смотрю на луну за окном. Сергей дарил мне ромашки на каждое «прости». 

Утром звонок от Ирины: 

— Мы подаём в суд. Ты не родственница. 

— Хорошо, — говорю я, наблюдая, как свекровь раскладывает салфетки в форме корабликов. — Заберите её. 

Тишина. Потом отбой. Они не приедут. Андрей боится, что мама обкакается в его мерседесе. Ирина не возьмёт старуху, которая назовёт её «танцовщицей из телевизора». 

— Кто звонил? — спрашивает свекровь. 

— Подруга. 

— А... — она мнёт мою ладонь. — Ты красивая. Как та актриса... забыла, как... 

— Спасибо, — смеюсь. — Давайте чаю? 

Пока кипячу воду, она рисует на холодильнике сердца пальцем. Внутри них — кривые буквы «С + Т». Сергей и Таня. 

Кстати, Юля оставила под дверью визитку. Свекровь сделала из неё кораблик и запустила в таз с водой. Мы смеёмся, пока он тонет. Иногда я тоже хочу утонуть. Но тогда кто будет напевать ей на ночь песню про ромашки?