– Ты уверена, что это мой ребенок? – спросил он вместо того, чтобы обрадоваться долгожданному событию

Кожаное кресло неприятно холодило ладони, когда я вжималась в спинку сиденья. За иллюминатором с надрывным гулом убегала назад полоса взлетного поля. Я ненавидела этот момент – момент отрыва от земли, этот клубок первобытного ужаса в самой глубине живота. 

Рядом должно было быть его кресло. Его твердая, уверенная рука, накрывающая мою ладонь. Но Артема не было. Его задержали на работе – срочный контракт, от которого зависело всё. Наше будущее, наша свадьба. 

Мы встретились в парке осенью. Я кормила уток, а он снимал их на огромный объектив. Потом предложил мне сфотографироваться. В его объективе я увидела себя совсем другой – смеющейся, с сияющими глазами. Так и началось. Быстро и необратимо, как осенний листопад. Мы были молоды, полны сил и строили планы, казавшиеся нам гениальными и вечными. 

Но был один камень преткновения. Мы мечтали о ребенке. А его всё не было. Врачи разводили руками, говорили о стрессе. Я молилась каждому святому, о котором слышала, зажигала свечи в каждом храме, мимо которого проходила. 

И вот этот отпуск. Две недели у моря в одиночестве. Я летела, стискивая подлокотники и мысленно взывая ко всем высшим силам, чтобы это время не прошло даром. 

Отпуск пролетел в блаженном ничегонеделании. Солнце, море, книги. Мой цикл, обычно точный как швейцарские часы, впервые сбился. Я списала это на акклиматизацию и радовалась, что могу купаться без ограничений. 

Возвращение в Москву было стремительным. Гора работы, накопившаяся за время моего отсутствия, поглотила меня с головой. О тесте я вспомнила только тогда, когда меня скрутил внезапный приступ тошноты утром. 

Две полоски. Я не поверила своим глазам. Это было чудо. Настоящее, нерукотворное чудо. Наш с Артемом подарок к собственной свадьбе. 

Я накрыла стол, зажгла свечи, положила заветную полосатую палочку в маленькую бархатную коробочку. 

Он вошел усталый, но с улыбкой. Увидел коробку, открыл. 

— Это что? 

— Наш ребенок, — прошептала я, замирая от счастья. — Ты станешь отцом. 

— Ты уверена? — спросил холодно. 

— В чем? 

— Что это мой ребенок. 

Мир рухнул беззвучно. Я онемела, пытаясь понять, не ослышалась ли я. 

— Чей же еще? — голос прозвучал чужим. 

— Откуда мне знать? Ты была одна две недели. Курорт, море, романтика. Всякое могло случиться. 

Я смотрела на человека, которого любила, и не узнавала его. В его глазах читались лишь подозрение и холодный расчет. 

— Если хочешь, — продолжал он, — сделаем тест после родов. Хотя я сомневаюсь, что это что-то изменит. 

Во мне что-то переключилось. 

— Хорошо, — сказала я тихо. — Не твой. Значит, можешь собирать вещи и уходить. Ты этого хотел? 

Он отшатнулся. Он не ожидал такого ледяного достоинства. 

— Ты серьезно? 

— А ты? — ответила я. — Тогда и я серьезна. Прощай, Артем. 

Он ушел. Я понимала, что только что избежала самой большой ошибки в своей жизни. 

Прошло четыре года. Я шла по осеннему парку, держа за руку своего сына Федю. Он тащил меня к лотку с мороженым. Вдруг моя рука дрогнула. На скамейке сидел Артем. 

Он поднял голову и увидел нас. Увидел мальчика с его собственными глазами и такими знакомыми, своими же, смешными оттопыренными ушами. На лице появилась гримаса боли и понимания. 

Он медленно подошел. Не сводя глаз с Феди. 

— Извини, — выдохнул он. — Я был слепым идиотом. 

— Да, — согласилась я. 

Он смотрел на сына, и в его взгляде было столько тоски и раскаяния. 

— Можно я… Можно я попробую все исправить? — он смотрел на меня. 

Я молчала. Федя, до этого робко жавшийся к моим ногам, неожиданно сделал шаг вперед и протянул Артему свое недоеденное эскимо. 

— Держи, — сказал он. — Тебе, наверное, грустно. 

В тот вечер мы долго сидели в парке на нашей скамейке. И я поняла, что иногда самые страшные ошибки даются нам для того, чтобы, исправив их, мы научились ценить настоящее.