– Только попробуй еще раз отчитать меня, – ответила я свекрови, – и все твои подружки узнают правду

Тишину нашего утра разорвал ее пронзительный голос. 

— Верочка, ну когда ты научишься элементарному? — начала она, даже не поздоровавшись. 

Я вздохнула, отложив журнал. 

— В чём на этот раз проблема? 

— Проще сказать, что здесь сделано правильно! 

Она опустилась на диван и принялась перечислять, загибая пальцы с маникюром красного цвета: 

— Пыль на телевизоре! Ты что, тряпкой по верху не проводишь? Это же здоровью Толика вредит! 

— Он на работе, Маргарита Степановна, он этой пыли не вдыхает, — попыталась я возразить, но она уже неслась дальше. 

— А этот ужасный кактус на подоконнике? Колючки негативную энергию притягивают! Сейчас же его выброси! 

Я промолчала, мысленно послав её куда подальше, и направилась на кухню, чтобы просто перевести дух. Но она, конечно, последовала за мной. 

— И зачем ты ставишь горячие кастрюли прямо на столешницу? — взвизгнула она. — Здесь же останутся пятна! Испортишь всю мебель! 

— Подставка тут же, просто я забыла, — пробормотала я, чувствуя, как закипаю. 

— Забыла! Всё ты забываешь! Ты моего Толика любишь? Или только притворяешься? 

Это был уже низко. Я резко обернулась. 

— Маргарита Степановна, если вам здесь так не нравится, зачем вы приходите? Ищите повод для скандала? 

— Здесь живёт мой сын! — выпалила она. — И я обязана следить, чтобы он не голодал и не жил в хлеву! 

Внезапно меня будто осенило. Все её унижения, её едкие замечания насчёт моего вкуса, моих кулинарных способностей, того, как я глажу её сыну рубашки, — всё это сложилось в чёткую картину. Картину, которую мне неделю назад нарисовала Лена, жена её старшего сына. Я не хотела верить, но теперь поняла — всё правда. 

Маргарита Степановна уже двинулась к шкафу, наверняка чтобы устроить показательную порку моим методам хранения вещей, но остановилась, услышав мой тихий, сдавленный смешок. 

— Ты… ты смеёшься? Надо мной? — её голос дрогнул от невероятной наглости такого поступка. — Да я тебя… 

Она сделала шаг, сжимая в руках свою сумочку, словно собираясь пустить её в ход. 

— А он тебя сразу узнал? — вдруг спросила я тихо, переходя на «ты». 

— Что? — она замерла, не понимая. 

— Твой сын. Толя. Он тебя сразу признал своей мамой, когда они с Димой нашли тебя спустя столько лет? После того детского дома? 

Она резко побледнела. Вся её напускная важность, вся ярость разом испарились, оставив лишь испуганную, посеревшую женщину. Она молчала. 

— Ну что, свекровушка? Ничего не скажешь? Думала, твоя тайна навсегда в прошлом? — Я не улыбалась теперь. Смотрела на неё спокойно и холодно. 

— Я хотела для них только добра… — прошептала она, отводя взгляд. 

— Конечно. Особенно когда сдавала их в приют, чтобы самой «образование получать». Красивая история. А знают ли её все твои подружки? Те, перед кем ты играешь роль идеальной матери? 

— Ты не посмеешь… — выдохнула она. 

— Попробуй меня ещё раз отчитать за пыль на телевизоре, — сказала я ровно. — И ты узнаешь, на что я способна. 

С тех пор её визиты стали редкими и тихими. Она вежлива до тошноты и ласкова до приторности. И я вижу, как ей тяжело даётся эта роль, как дрожат её руки, когда она видит ту самую кастрюлю на столешнице или мой колючий кактус. Но она молчит. А мы с Леной иногда переглядываемся и улыбаемся, наблюдая за этой затянувшейся пьесой.