Теща была неправа, я на нее накричал, а теперь хожу и извиняюсь перед всеми

Тишина. В доме стояла такая оглушающая тишина, что казалось, даже мухи боялись жужжать. Третий день. Целых семьдесят два часа мои самые родные люди — моя жена Люда и наш сын Семен — делали вид, что я невидимка, а если и замечали, то смотрели на меня, как на прокаженного. Я уже давно остыл, оттаял и всеми силами пытался наладить мосты.
В очередной раз подкатившись к Семену, который мрачно строил замок из Lego, я попытался обнять его. 
—Сеня, ну прости уже папу, а? — взмолился я. — Ну очень мне жаль, что я так тебя напугал и весь твой праздник испортил. Честно-пречестно.
Сын демонстративно вывернулся из моих объятий, посмотрел на меня взглядом, полным упрека, и тихо, но очень четко сказал: 

—Я не за себя испугался. Я за бабушку Аню. Я думал, ты её сейчас бить начнешь.
Эй! Это же был прогресс! Уже не молчание, уже слова. Пусть и не самые лестные. 
—Она вчера звонила, — с порога вступила в разговор Люда, до этого мастерски игнорировавшая мое присутствие на кухне. — Еще раз повторила, что ноги ее в нашем доме больше не будет. Просила купить ей успокоительного, принести. Говорит, ее до сих пор трясет, а таблетки кончились.
Если честно, состояние здоровья тещи меня волновало меньше всего. Именно она и была главной виновницей этого торжества молчания. Мне было дико стыдно, что я не сдержался, что на меня смотрели жена и ребенок. Но и вину свою я ощущал не на все сто.
— Люд, давай поговорим как взрослые люди, — осторожно начал я, наливая ей чай. — Я не отрицаю, что был неправ. Вести себя так — недопустимо. Это моя вина. Но ты-то тоже повела себя… скажем так, не очень мудро. Твое молчание я тогда воспринимал как одобрение выходок твоей мамаши.

— Ой, да? — она язвительно ухмыльнулась. — Надеешься, я тебя поддержала? Я молчала, потому что была вымотана как собака, и меня больше волновал наш перепуганный сын, чем ваша дурацкая войнушка за телевизор.
А началось все с Дня Рождения. Шестой по счету у Семена. Выпал на среду, поэтому грандиозную вечеринку с аниматорами и кучей детей мы отложили на выходные. Но сам день — святое!
Разбудили его с тортом и песней. В садике — поздравления. После обеда Люда забрала его, и они устроили полный разгул: парк аттракционов, гамбургеры, чипсы, этакая липкая газировка… Вечером же планировался скромный ужин в самом тесном кругу. В который, само собой, входила и Анна Андреевна, мама Люды. Моя теща. Она у нас всегда входит в этот круг, даже без приглашения.

Когда я пришел с работы, все уже сидели за столом, но приступить к еде смогли минут через тридцать. Сначала выяснилось, что ложка для салата «какая-то не такая, неудобная». Потом вилка — «ах, какая маленькая, я так не могу». Я, образцовый зять, поменял ей ужасный стул на мое комфортное кресло. Казалось, можно выдыхать.
Наконец-то поели, начали дарить подарки, Сеня сиял. Через какое-то время теща изрекла: «Ну, животы набили, пора и честь знать. Давайте уберем это и чай с тортом пить!». Чай ей, видите ли, удобнее было пить на диване, смотря телевизор. Я сидел к нему спиной, а вот ей, оказывается, я своей спиной загораживал полэкрана.
— Ты же, самый внимательный зять на свете, — с сарказмом продолжила Люда, — снова не устоял. Пересел со своего места и подкатил ей это кресло поближе к экрану, чтобы ей было комфортнее.
— Я всего-то вежливо намекнул, что у нее дома телевизор и побольше, и посмотреть она может все, что угодно, — попытался я оправдаться.
На мой маневр теща ответила мгновенно. Она демонстративно, с таким видом, будто садится на трон, развернула кресло к телевизору и уселась в него… спиной к нашему праздничному столу. Ко всем нам. Мы с Людой переглянулись и сделали вид, что так и надо. Ну сидит и сидит, тесный круг, все дела, надо терпеть.
В этот момент Семен как раз с упоением рассказывал, как они с мамой катались на «американских горках» и как мама кричала громче всех. Люда смеялась, поддакивала. И тут… Р-р-раз! Звук телевизора взлетел до максимума. Это теща взяла пульт.

Я не сдержался и громко рассмеялся очередной шутке сына. 
—Что ты так орешь?! — раздался из-за спинки кресла сварливый голос. — Из-за тебя вообще ничего не слышно!
Щелчок. Звук стал просто оглушительным. И тут во мне что-то перещелкнуло. Красная пелена застилала глаза. Я встал, молча подошел к телевизору и с силой выдернул шнур из розетки. В наступившей тишине я развернул кресло с тещей к себе.
Дальше — понеслось. Я не стеснялся в выражениях, орал так, что стекла дрожали, выплескивая накопившееся за годы. Закончил я гениальной фразой: 
- А теперь — марш из моего дома! Иди и смотри свой телевизор у себя! 
Сказал так, что у нее даже не возникло мысли возразить. Она молча, побледнев, собрала свои вещи и вылетела из квартиры.
Вернувшись в гостиную, я увидел ту самую картину, которую теперь не могу забыть: мой сын прижимался к жене, а они оба смотрели на меня с абсолютным, животным страхом. Таким взглядом смотрят на незнакомого, опасного и чужого человека.
И вот сейчас, глядя на них, я понимаю: да, я был прав в сути спора. Но абсолютно неправ в главном — в том, как я это проявил. Просить прощения у Анны Андреевны? Да, придется. Ради них. Ради того, чтобы в нашем доме снова зазвучал смех, а не эта давящая, оглушающая тишина. Пусть она и не права, но я-то должен быть мудрее.