Помогли соседке собрать и вывезти урожай с дачи, потратив несколько дней, а она бросила сухое «спасибо»

Все началось с того, что я увидела ее через забор — Анну Петровну, сидящую на крылечке своего старенького домика. Плечи ее тряслись, а в руке сжатый платок казался белым пятном. Осень уже вступила в свои права, и ее сад, некогда утопающий в зелени, теперь выглядел печально: гнущиеся под тяжестью плодов яблони, потемневшие от влаги подсолнухи и не выкопанная картошка. 

— Анна Петровна, вы в порядке? — окликнула я, перегнувшись через низкий забор. 

Она резко выпрямилась, смахнув слезы. 

— Да ничего, милая. Урожай вот… Не знаю, как и управлюсь. Дети звонили, говорят, очень заняты. У Игоря проект срочный, а у Марины дети на кружки… 

Мы с мужем Сергеем переглянулись. Была суббота, и планов у нас было громадье. Но оставить эту старушку одну было невозможно. 

— Ничего, — решительно сказал Сергей. — Сегодня картошку копаем. Завтра — яблоки. 

Мы потратили на это три дня. Три дня, которые пахли землей, прелыми листьями и потом. Сергей, согнувшись в три погибели, орудовал лопатой. Я таскала тяжелые ведра. Мы забирались на шаткие стремянки, снимая яблоки, которые потом фасовали по ящикам. Анна Петровна суетилась рядом, ее дрожащие руки завязывали мешки. 

Она рассказывала, пока мы работали. Рассказывала о том, как растила этих самых Игоря и Марину, как ночами сидела над тетрадками, как отказывала себе во всем, лишь бы они поступили в институты. Как каждое лето они ждали этих яблок, этой клубники, этого всего, что она с такой любовью выращивала. 

В понедельник вечером все было готово. Наша машина была забита под завязку. Мы втиснули в салон Анну Петровну и поехали в город. Дорога заняла больше часа. Мы разгрузили все эти ящики и мешки в ее маленькую квартиру на пятом этаже без лифта. Сергей, красный от натуги, молча таскал тяжести, а я помогала Анне Петровне расставить все по углам. 

Когда последний мешок с картошкой встал в прихожей, наступила пауза. Анна Петровна оглядела свои владения, вздохнула и посмотрела на нас. В ее глазах не было облегчения. Была какая-то странная, привычная усталость. 

— Ну, спасибо, — бросила она сухо и повернулась к плите. 

Мы шли к машине молча. Три дня нашей жизни. Наши сорванные спины, исцарапанные руки. И все это — за одно сухое, брошенное через плечо «спасибо», словно мы просто подали ей в автобусе упавшую перчатку. Ни улыбки, ни доброты в глазах. 

Сергей завел мотор и произнес: 

— Ну вот. Теперь я понял. 

— Что понял? — спросила я. 

— Понял, почему ее дети не приезжают. Это не неблагодарность. Это самозащита. 

Ее дети выросли не неблагодарными. Они просто с детства поняли простую и страшную истину: просьбы их матери — это бездонная бочка. В нее можно вливать все свои силы, время, здоровье, а на дне всегда будет оставаться лишь тихое эхо — «спасибо». И этого всегда будет мало. Ее любовь, ее потребность в заботе были ненасытны. И ее дети, став взрослыми, инстинктивно отползли от этого обрыва, чтобы не упасть в него самим. 

Мы ехали домой, а я думала о том, что есть разные виды урожая. Есть урожай яблок и картошки. А есть — человеческой теплоты и благодарности. И вот этот второй урожай Анна Петровна, похоже, так и не сумела взрастить на своей щедрой, но какой-то безрадостной земле.