Мать сдавала мою квартиру, давя на жалость и чувство долга, и вынуждала меня жить с ней

Я всегда мечтал о своём жилье. В двадцать девять лет, имея за плечами приличный заработок и даже собственную жилплощадь, я всё ещё ютился в комнате детства. Мать, Валентина Степановна, железной хваткой удерживала меня возле себя. Её аргументы звучали как мантра: здесь тебя кормят, здесь за тобой присмотрят, зачем куда-то вырываться? 

Мой отец тихо существовал на заднем плане, не смея перечить. Квартира, доставшаяся мне от бабушки после её ухода, уже четыре года приносила доход. Но не мне. Мама настояла, чтобы я сдал её, а вырученные средства шли в семейный бюджет. 

— Ты что, считаешь, нам легко? — говорила она, если я заводил разговор о переезде. — Все деньги уходят на коммуналку, на еду! Твоя аренда — наша подушка безопасности. Да и мне наконец шубу настоящую купить, а не тряпки из масс-маркета! 

Я работал пилотом региональных авиалиний. Частые вылеты и смены часовых поясов стали удобным оправданием, чтобы реже бывать в стенах родительского дома, который всё больше напоминал клетку. Друзья давно обзавелись своими семьями, а я даже привести девушку боялся — мама устроит допрос. 

Всё изменилось, когда я встретил Леру. Она была стюардессой, мы пересеклись на одном рейсе. Умная, ироничная, самостоятельная. Через полгода она спросила прямо: 

— Кирилл, а что у нас впереди? Мне тридцать. Я не хочу просто красиво встречаться. Я хочу знать, есть ли у этих встреч точка назначения. 

Её слова всколыхнули во мне что-то давно забытое — чувство собственного достоинства. В ту же ночь, вернувшись после ночного рейса, я застал мать на кухне. 

— Мне нужна моя квартира, — сказал я без предисловий. — Я собираюсь жениться. 

Она изменилась в лице. 

— Опять эта вертихвостка тебе голову вскружила? Жениться! Так и живите тут, с родителями, ничего страшного. А квартиру я не отдам. Там живут хорошие люди, учитель с женой. Они платят исправно. Это моя шуба, понимаешь? Моя! 

— Там живут в моей собственности, мама. Которую я выкупил на свои деньги. Документы — у меня. 

— Документы! — фыркнула она. — Я тебя рожала, я тебя кормила! Твои документы меня не волнуют! Пока я жива, ты будешь слушаться. 

На следующий день я отправился по адресу. Мне открыл мужчина лет сорока, интеллигентного вида. Я объяснил ситуацию, продемонстрировал документы. Он смутился. 

— Но мы же договаривались с Валентиной Степановной. Мы оплатили полгода вперёд. Она уверяла, что владелица — она. 

— Нет, — ответил я твёрдо. — Очень сожалею о неудобствах. Деньги за неиспользованный срок можете требовать с неё. Я дам вам две недели на поиск нового жилья. 

Когда я вернулся, в доме бушевал шторм. Отец молча сидел в кресле, а мать металась по гостиной. 

— Как ты смел?! Я тебя на порог не пущу! Выгнала бы тебя в шею, да жалко! 

Я молча прошёл в свою комнату и начал складывать вещи. 

— Уйдёшь сейчас — не сын мне больше! Ни копейки от нас не получишь! На коленях приползёшь! 

Я обернулся на пороге. 

— Я давно всё получаю сам, мама. И сейчас тоже. Прощай. 

Новая жизнь в пустой двухкомнатной квартире началась легко. Лера переехала через месяц. Мы вместе выбирали обои, спорили о цвете дивана. Это было счастье — просыпаться в своём пространстве, где всё дышало общим будущим. 

Однажды, вернувшись из трёхдневного рейса, я застал Леру в слезах. Глаза у неё были красные. 

— Твоя мать была здесь. У неё была связка ключей. Она назвала меня дармоедкой, сказала, что я обманом завладела твоим имуществом. Угрожала, что всё испортит. 

Я набрал номер матери. Она ответила сразу. 

— Насладился самостоятельностью? Эта тварь тебя скоро бросит с пустыми карманами, вот увидишь. 

— Если ты когда-нибудь, — сказал я медленно, — появишься возле моего дома или побеспокоишь Леру, я подам заявление о вымогательстве. Тебе это надо? 

Больше она не звонила. А я смотрю на Леру, спящую рядом, и думаю, что независимость — это не столько квадратные метры, сколько право дышать, не оглядываясь на чужое неодобрение. Я заплатил за это право высокую цену, но теперь оно моё.