Мать считала зятя идеальным и обвиняла во всем меня, но однажды увидела все своими глазами

— Ты просто не ценишь его! — мама не унималась. — Он идеальный муж, отец, а ты вечно ноешь!  

Я молча отвела взгляд. Идеальный. Артём умел очаровывать: цветы маме на каждый праздник, комплименты, помощь по хозяйству. Но за закрытой дверью он был другим.  

— Мам, он не…  

— Не оправдывайся! — перебила она. — Ты сама всё портишь!  

Её голос больно резал.  

Мама приехала на неделю, чтобы помочь с внучкой. Артём, как всегда, встретил её с улыбкой, обнял, как родную. Вечером, пока я укладывала Таисию, он налил маме вина, рассказывал о повышении. Его голос звучал мягко, почти нежно.  

— Вот видишь, — шептала мне мама позже, — он ради вас пашет! А ты…  

Я стиснула зубы. Объяснять бесполезно.  

В четверг мама уехала за продуктами, а я с температурой осталась дома. Артём должен был забрать Таю из садика. Когда часы показали семь, а их всё не было, я набрала его номер.  

— Занят, — бросил он, срезав звонок.  

Сердце заколотилось. В восемь пришла воспитательница Таиной группы, Анастасия Сергеевна. Тая, прижавшись к её ноге, всхлипывала.  

— Мы трижды звонили Артёму, но он не брал трубку, — сказала женщина, с трудом скрывая раздражение. — Я решила сама привести девочку.  

Тут же Артём ворвался в квартиру, лицо искажено яростью:  

— Ты специально?! Не могла предупредить, что садик закрывается раньше?!  

Он схватил моё запястье, боль пронзила руку. В дверном проёме замерла мама, сумки выскользнули из её рук.  

Артём отпустил меня, мгновенно сменив гнев на сладковатую маску:  

— Маргарита Петровна, это недоразумение…  

Но мама смотрела не на него. На меня — на синеву, проступавшую на коже. На Таю, которая вцепилась в подол платья Анастасии Сергеевны.  

— Спасибо, что остались с ней, — проговорила мама неожиданно мягко, обращаясь к воспитательнице. Та кивнула, бросив Артёму взгляд, полный презрения, и ушла.  

— Выйди, — голос мамы дрогнул. — Сейчас же.  

Он пытался возражать, но она, вся бледная, указала на дверь. Когда щелкнул замок, мама рухнула на стул:

 
— Почему ты молчала?..  

— Ты не верила, — ответила я.  

Она вздрогнула, словно от удара.  

— А эти цветы… комплименты… — начала она, но голос оборвался.  

— Он играл. Для тебя. А когда ты уезжала… — я медленно закатала рукав, показав жёлто-зелёные пятна на плече. Старые.  

Мама вскрикнула, впервые заглянув в бездну.  

— Я думала… ты преувеличиваешь, — прошептала она. — Как я могла…  

Мы говорили до рассвета. О страхе, который душил меня каждую ночь. О стыде, что не могу защитить даже себя. О том, как Артём угрожал забрать Таю, если я «опозорю» его.  

— Он говорил, что суд поверит ему, а не истеричке, — голос мой дрожал. — А ты… ты была его лучшим аргументом.  

Мама обняла меня, её дрожь смешалась с моей.  

— Прости, — это слово она повторяла, как молитву.  

Утром Артём принёс розы. Мама взяла их, посмотрела в его глаза — те самые, которые когда-то называла «честными» — и бросила в лицо.  

— Уходи, — сказала она тихо. — И не смей приближаться к моим девочкам.  

Он пытался протестовать, но мама, выпрямившись, шагнула к нему:  

— Если ты не исчезнешь через минуту, я позвоню в полицию. И скажу им всё.  

Её рука впервые за годы обняла меня нежно, без упрёков.