– Кем ты себя возомнила, эгоистка? – мать с сестрой решили, что племянница будет жить у меня, так удобно

— Неужели тебе не жаль собственную кровь? Ей же негде остановиться! Ты представляешь, каково это — быть одной в незнакомом месте? 

— Отлично представляю. Слишком хорошо. 

Мать не умолкала. 

— У тебя такие хоромы, просторная однушка! А она в общаге, в этой трущобе! Тебе сложно протянуть руку помощи? 

Мое личное пространство снова пытались объявить проходным двором. 

— Ты закончила? — прозвучал мой вопрос. 

— Да! — прогремело в ответ. 

— Прекрасно. Теперь я. Мое жилье — это мой кабинет, моя столовая и моя спальня. У меня нет ни малейшего намерения снова становиться приютом для беженцев из вашего цирка. 

Воспоминания, которые я годами подавляла, обрушились на меня лавиной. 

Когда Светлана, моя сестра, приехала обратно в родительский дом с маленькой Катей на руках, я заканчивала школу. С тех пор мой письменный стол превратился в склад: учебники по физике соседствовали с подгузниками и баночками с пюре. Ведь «маме тяжело, я устаю, ты же должна помочь». 

И я помогала. Изо дня в день. Встречала племянницу из садика, готовила ужины, оттирала полы, убаюкивала ее. Света подрабатывала и постоянно жаловалась. Мать пропадала на работе, чтобы содержать возросшую семью. Все хлопоты по хозяйству легли на мои, тогда еще подростковые, плечи. 

Пока Катюша бесилась перед сном, топая и крича, я в наушниках, скрипя зубами, штудировала конспекты для поступления. 

— Она же твоя племяшка! Удели ей минутку, — ворчала Света. — Неужели тебя это так обременяет? 

Мне было не до веселья. Особенно когда племянница рыскала по моим вещам, находила дневник и рисовала в нем каракули, а в ответ на замечание закатывала скандал. Стоило мне сделать строгое замечание, как сестра тут же вставала в позу. 

— Ты ее просто ненавидишь! Вечно к ней придираешься! 

— Она еще совсем ребенок, чего ты от нее хочешь? — вторила ей мать. 

Так и стояли они стеной. А я оставалась внизу этой семейной иерархии, потому что «мне легче». Ведь у меня не было своей жизни. Ведь я была свободна. А они — «настоящая семья». 

— Мам, — я снова сосредоточилась на разговоре. — Тогда я молчала, потому что была школьницей и мне некуда было бежать. Теперь всё иначе. Я не намерена вновь играть роль безотказной служанки. 

— Эгоистка беспросветная, — прозвучал приговор. — Возомнила себя невесть кем. А кто тебя поднимал? Что теперь Кате делать? 

— Она далеко не беспризорница. У нее есть мама. И бабушка. И общежитие. А у меня — моя собственная жизнь. 

...Прошло несколько дней. Я как раз собиралась принять ванну, когда в дверь постучали. Я взглянула на время. Было около восьми. 

На пороге стояла Катя. Рядом с ней – дорожная сумка. 

— Здравствуй, тетя Лера. Мама говорила, ты не откажешь в приюте. 

В груди екнуло давно забытое чувство раздражения и подавленности. Я отступила, позволяя ей войти. Между нами повисло напряженное молчание. Я не приглашала ее пройти внутрь. Катя тяжело вздохнула. 

— В том общежитии просто кошмар. Соседки… с ними невозможно договориться. Вечно врут, воруют продукты. Там просто невыносимо. 

Она тараторила, боясь, что я ее сейчас же прерву и выпровожу. 

— Можно на кухню? Я с утра ничего не ела. У тебя тут мило. Конечно, немного тесновато, — простодушно заметила она. 

Меня взбесила эта самоуверенность. 

— Катя, — твердо начала я. — Я не намерена быть временным пристанищем. Твое место — в студенческом общежитии. Тебе стоит туда вернуться. 

— Ты не понимаешь! Там настоящий ад! Они пьют, ругаются, дерутся! Неужели тебя не волнует, в каких условиях твоя племянница?! 

— Я сталкивалась и с более жуткими условиями. И ничего, справилась. Не ныла, не бегала по родственникам. Терпела и становилась сильнее. 

Она схватила телефон. Через мгновение в трубке зазвучал голос Светланы, и началось представление. 

— У тебя вообще сердце есть?! Дочка приехала, а ты ее на улицу выгоняешь! Она в отчаянии, одна, а ты тут свои принципы гонишь! 

— Света, — с ледяным спокойствием ответила я, — Забирай свою дочь, раз не объяснила ей, как выживать в этом мире. Либо пусть возвращается в общагу. Я — не благотворительная организация. 

Через сорок минут чемодан стоял за порогом. Внизу уже ждало такси. Катя вышла, не проронив ни слова. 

Когда дверь закрылась, на душе было тяжко. Не от того, что я ее выпроводила. А от того, что спустя столько лет от меня по-прежнему ждали рабского служения.