Долго повторяла мужу, что не хочу растить детей в каморке, из-за этого он теперь наотрез отказывается их заводить до улучшения жилищных условий

Их свадебным подарком стала однокомнатная квартира. Помню, как моя свекровь, Ирина Викторовна, обводя рукой скромное пространство, говорила с легкой апелляцией к нашей совести: 
 
— Молодым всегда кажется, что мира мало. Для начала — самое то. Мы с отцом твоего мужа начинали в коммуналке, где за стеной плакали соседские дети. 
 
Её супруг, Дмитрий Сергеевич, кивал, глядя на нас с Лёшей: 
 
— Главное — своя крыша. А уж как вы её преобразуете — ваша задача. 
 
Муж искренне ликовал. Мы ведь готовились к долгим годам аренды. А я, стоя на пороге этого тридцатиметрового мирка, чувствовала, как сжимается сердце. Не от радости. 

 
— Родители вложили в это всё, что могли, — позже, дома, разумно заметил Алексей. — Мы ведь мечтали о своем, пусть и скромном. Теперь оно у нас есть. 
 
— У тебя, — поправила я его. — Собственник-то в документах один. Ладно, поживем — увидим. 
 
И мы зажили. Легко, бездумно, словно навсегда остались в том свадебном путешествии. Дорогие рестораны, регулярные поездки за границу, наряды от модных брендов. Деньги, которые не уходили на аренду, текли сквозь пальцы. Муж не хотел откладывать. Но через пару лет беззаботности на нас обрушился шквал бестактных расспросов. 
 
Свекровь пригласила нас на воскресный обед, и за чаем разговор плавно подошел к болезненному. 
 
— Мы мечтаем о внуках, — начала она осторожно. 
 
— Мечтать не вредно, — улыбнулась я. — Но реалии, к сожалению, не радужные. Где мы его, этого внука, разместим? 
 
— Мы дали вам точку опоры. Неужели вы не в состоянии двигаться дальше? 

 
— А вы не в состоянии понять, что я не хочу растить детей в каморке на отшибе? — вырвалось у меня. 
 
После того визита всё изменилось. Свекры словно отдалились, их визиты стали редкими и короткими. Но я, вместо того чтобы успокоиться, лишь сильнее распалилась. Я сама начала атаки, превратив тему квартиры в навязчивый рефрен наших встреч. 
 
— Время-то уходит, — вздыхала я. — Биологические часы тикают. Но разве можно подумать о материнстве, когда твой дом — проходной двор? 
 
— Любовь найдёт место даже в шалаше, — парировал Дмитрий Сергеевич. 
 
— Разве вы хотите, чтобы ваш наследник рос в таких стеснённых условиях? — взывала я к их совести. — Лёша старается, но его зарплаты на большее не хватает. 
 
— А тебе не кажется, что твои траты на шопинг могли бы стать первым взносом? — холодно отрезала Ирина Викторовна. 
 

Я ушла. Не появлялась у них месяц, а Лёша, разрываясь между нами, ходил мрачнее тучи. В его глазах я впервые увидела не привычную уступчивость, а раздражение и усталость. 
 
Я так яростно требовала для нас с ним лучшего, что не заметила, как теряю его самого. Его усталый взгляд говорил о большем, чем просто раздражение из-за моих сцен. В нём читалась отдаленность. А что, если какая-нибудь другая, более понимающая, подарит ему ту самую легкость, которой ему сейчас не хватает? Остаться одной, без мужа и без этой, пусть и маленькой, но квартиры? Мысль была невыносимой. 
 
Как-то вечером, обняв его, я осторожно спросила: 
 
— Может, правда, пора подумать о малыше? 
 
Он отстранился. 
 
— А как же твои принципы? Наши «стеснённые условия»? Ты же сама… 
 
— Не знаю, — перебила я, прижимаясь к его плечу. — Решим как-нибудь. Вдруг всё само наладится? 
 
Но он покачал головой. Я сама так долго вбивала ему в голову, что эта квартира — клетка, что теперь он и слышать не хотел о ребёнке, пока мы из неё не выберемся. Его мечта теперь имела чёткие очертания: не семья, а метры. И виной тому была я.