Дочь устраивает гулянки в квартире, а я ничего не могу сделать, потому что половина жилплощади принадлежит ей

Уже третий год я не помню, что такое полноценный ночной отдых. Через сутки в нашей квартире снова собирается шумная компания. Перегородки здесь такие, что каждый возглас, каждый смех, звон стаканов отчетливо слышны в моей комнате. 

Я все еще верю, что моя Лариса, которой исполнилось тридцать два, одумается. Мы владеем этой трешкой на пару — она перешла к нам от покойного супруга. Он, наверное, содрогнулся бы, увидев, во что превратился наш дом. 

Моя дочь расторгла брак семь лет назад. Ее семейная жизнь оказалась пустой и недолгой. Своего мальчика, Павлика, она оставила отцу. Утверждала, что для ребенка это правильнее. Ее бывший — успешный человек, их семейный клан — родители и тетя, обожающая племянника, — обеспечивают мальчику постоянную заботу. Теперь Лариса навещает его по выходным, превратившись в «праздничную» мать. 

Я безмолвствовала, хотя внутри все переворачивалось — как можно оставить собственное дитя? Но имею ли я право осуждать? Я лишь мать, не более. Она даже слушать не пожелала, лишь отрезала: 

— Перестань, мама. Я сама знаю, как будет лучше. 

С того времени моя дочь, кажется, уверовала, что жизнь — это бесконечный праздник. Сначала я утешала себя: пусть отвлечется, придет в себя. Но время течет, а веселье не прекращается. Каждую субботу, а порой и среди ночи со среды на четверг, в нашем жилище начинается представление. Мужчины, каждый необычнее предыдущего — то длинноволосый, в кожаном жилете, будто сошел с экрана, то ухоженный, в дорогой рубашке, но с пустым и холодным взглядом. 

Распивают напитки, громко спорят, басы музыки гудят до рассвета. Лариса занимается чем-то вроде продюсирования онлайн-концертов, вот и приглашает коллег и приятелей. 

Как-то раз я отправилась на кухню за таблеткой в четвертом часу утра, а там незнакомый мужчина в одних боксерах взбивает омлет и вопит: 

— Лариса, а где перец? 

У меня едва сердце не остановилось. Устроила разговор на повышенных тонах. Она вздохнула и произнесла: 

— Мама, ну опять? Я имею на это полное право, это мое личное пространство! Половина юридически принадлежит мне! 

А я гляжу на нее и рассуждаю про себя: «Ее личное пространство. А мне когда свой покой обрести?». 

Я на пенсии. Кровля над головой наша, но поддерживать в ней порядок по-прежнему приходится мне. Лариса вечно «в творческом поиске и без копейки», хотя хвастается, что с проектов получает за день больше, чем иная зарплата. Но куда уходят эти средства? На наряды и развлечения, полагаю. 

Недавно мое терпение лопнуло. 

— Лариса, прекрати. Я больше не могу. Ты существуешь, словно тебе восемнадцать, а не за тридцать. Может, уже пора стать серьезнее? 

Она сделала обиженное лицо, как ребенок, и бросила: 

— Не читай мне нотации. Я вношу свою часть платежей, значит, все в рамках закона. 

Закон! Я ведь тоже человек, я хочу тихих вечеров, спокойного утра. Мечтаю, чтобы воздух пахнул выпечкой, а не сигаретным дымом. Хочу, чтобы внук гостил чаще, а не только по большим праздникам, когда его привозят ко мне. Но Ларисе, видимо, все безразлично. Она существует в своем вечном «сейчас». 

Обращалась к участковому. Но какой прок? Они не нарушают общественный порядок, не дерутся, соседи жалоб не пишут, а с правоохранителями общаются учтиво. А мое несогласие — это, бабушка, решайте в рамках гражданского процесса. 

Порой мне кажется проще уехать. Продать свою часть, приобрести маленький дом в пригороде, разбить цветник, завести кошку. Но потом наблюдаю за спящей дочерью — лицо усталое, беззащитное, а в глубине души — потерянность. И сердце сжимается. Ведь она мой ребенок, хоть и давно взрослый. Но как до нее достучаться? Как объяснить? 

Расставаться с квартирой она не желает. Я уже внутренне готова продать и разделить средства, взять две маленькие отдельные квартиры. Но чувствую кожей, что дочь растратит все и затем вернется, но уже в мое скромное убежище.