– Жилье-то это я вам предоставила, помните? – свекровь переехала к нам, чтобы проучить своего мужа

Дверь открылась и зашла Лидия Петровна. Взгляд её был полон обиды и решимости. 

— Сынуля, ты не против, если я погощу у вас? — произнесла она, обращаясь к моему мужу Дмитрию. — С Игнатием Васильевичем я окончательно рассорилась. Всю душу в него вложила, а в ответ — равнодушие и холод. 

Дима молча отступил в сторону, давая матери войти: 

— Соня, мама приехала! 

Я стояла, чувствуя, как под сердцем шевельнулся наш будущий малыш. Лидия Петровна бросилась ко мне, обняла с напускной нежностью и затараторила: 

— Сонечка, родная, не тревожься! Я совсем ненадолго. Просто хочу, чтобы мой неблагодарный супруг осознал, что остался один. Он же без меня и суп-то разогреть не сумеет! Один только Барсик меня беспокоит, бедняга. 

Она тяжело вздохнула и стала снимать пальто. Поймав наш с мужем безмолвный взгляд, свекровь добавила с подчеркнутой значительностью: 

— Жилье-то это я вам предоставила, помните? Так что считайте, что я по праву здесь. Ненадолго, лишь бы проучить упрямца. 

Я промолчала, а Дмитрий поспешил на кухню, чтобы поставить чайник. 

А Лидия Петровна уже начала осмотр наших скромных владений. Её пальцы скользили по поверхностям, выискивая малейшие изъяны. Я смотрела и понимала: сейчас последует генеральное наступление на мой домашний уклад. 

Мои опасения оправдались. Через полчаса свекровь, вооружившись тряпкой и ведром, вытирала каждую щелочку. 

— Лидия Петровна, да зачем же? Я же совсем недавно делала уборку, — попыталась я возразить. 

— Не беспокойся, детка, в твоём состоянии вредно дышать химией. Я сама справлюсь. Приляг, отдохни. 

Я ушла на кухню, решив приготовить ужин. Но едва я взяла в руки нож, чтобы нашинковать морковь, как она снова возникла рядом. 

— Сонечка, ты уж позволь мне. Я лучше знаю, как Димочка любит, когда морковку трут на тёрке. Иди, посиди. 

Я покорилась. Решив, что хоть бельё поглажу, взяла утюг. Но он буквально через минуту был вынут из моих рук. 

— Что ты! Это вредно — стоять и напрягаться! Всё я сама, ты только не переживай. 

— Чем же мне тогда заниматься? — не выдержала я. 

— Сейчас одевайся, пойдём гулять. Воздух свежий полезен для малыша. 

На улице она не отпускала меня ни на шаг, одёргивая при каждой попытке присесть на скамейку или купить сок. Её опека сжимала меня стальным обручем. 

Вечером я попыталась поговорить с Димой, шепча ему на кухне: 

— Я больше не могу. Она не даёт мне дышать. 

Муж удивлённо посмотрел на меня: 

— Соня, да она же о нас заботится! Помогает, всё делает. Другая бы только рада была. 

В этот момент свекровь крикнула: 

— Сынок, позвони-ка отцу, узнай, как он там. Цветы мои хоть полил? 

Дмитрий позвонил. Оказалось, всё в порядке: и кот сыт, и фикусы живы. 

— Вот видишь! — всплеснула руками свекровь. — А я тут извелась! 

Потом она хитро подмигнула и объявила: 

— А знаете что, дети мои? Решено. Мы меняемся с Игнатием жильём. Эта студия тесновата для нас троих, а вскоре и малыш появится. Так что он переезжает сюда, а мы — в нашу просторную квартиру. 

У меня похолодело внутри. Расстаться с этим жильем, где каждая вещь была выбрана с любовью? Нет, только не это. 

Дима, заметив моё потрясение, прошептал: 

— Дорогая, не волнуйся. Они обязательно помирятся. Просто нужно немного подождать. 

Но дни шли, а перемирия не было видно. 

Однажды свекровь радостно сообщила: 

— Всё, Сонечка, завтра начинаем сборы! Решено окончательно. Переезжаем! А я уж буду нянчиться с внучком. 

В тот вечер, когда Дима вернулся с работы, я встретила его твёрдым взглядом. 

— Всё, хватит. Я уезжаю к маме. Я не позволю, чтобы у меня отняли право быть матерью для собственного ребёнка. 

Он открыл рот, чтобы ответить, но дверь распахнулась, и в комнату впорхнула Лидия Петровна с сияющими глазами. 

— Представляете? Мой старый гриб сам позвонил! Скучает! Говорит, и борщ у него не получается, и Барсик есть отказывается. Что ж, погостила я у вас, пора и домой. 

Мы с Димой бросились помогать ей складывать вещи. 

Иногда самая искренняя забота может стать невыносимой тюрьмой. И понимаешь это лишь тогда, когда наконец делаешь глоток свободы.