– Ты серьёзно хочешь, чтобы я делила ужин с твоей матерью? – с раздражением спросила жена

Свет осеннего вечера медленно угасал за окном, а я всё металась по кухне, в сотый раз проверяя, не пересолен ли салат, достаточно ли прожарилось мясо. Руки предательски дрожали – сегодня к нам на ужин должна была прийти моя свекровь, Нина Петровна.

– Катюш, ну хватит уже, – Витя подошёл сзади, обнял за плечи. – Всё будет хорошо.

Я только дёрнула плечом. Легко ему говорить! Это не его каждое движение, каждое слово будут рассматривать под микроскопом, выискивая малейший промах.

– Ты не понимаешь, – вздохнула я, выкладывая на тарелку последний кусок мяса. – Твоя мама...

Звонок в дверь оборвал мои слова. Я замерла, чувствуя, как сердце подскочило к горлу. Витя ободряюще сжал моё плечо и пошёл открывать.

– Витенька! – раздался из прихожей голос свекрови, и я невольно поморщилась от этой показной нежности.

Цокот каблуков приближался к кухне. Я расправила плечи, стараясь казаться спокойной. В дверном проёме появилась она – безупречно уложенные волосы с лёгкой проседью, элегантное тёмно-синее платье, жемчужная нить на шее. Взгляд – острый, оценивающий – тут же скользнул по кухне.

– Добрый вечер, Екатерина, – произнесла Нина Петровна с той особой интонацией, от которой у меня всегда холодело внутри. – Как у вас тут... уютно.

Это "уютно" прозвучало так, словно она увидела не современную кухню, где я провела весь день, готовя ужин, а какую-то берлогу. Я сжала губы, чувствуя, как начинают гореть щёки.

– Здравствуйте, Нина Петровна, – мой голос прозвучал глухо. – Проходите, пожалуйста, всё готово.

– А дети? – она остановилась, окидывая взглядом пустую гостиную.

– Уже спят, – ответила я, стараясь, чтобы это прозвучало естественно. – Завтра в школу, у них режим.

– Режим? – она приподняла безупречно выщипанную бровь. – В моё время дети...

– Мам, давай к столу, – перебил её Витя, и я с благодарностью взглянула на мужа. – Катя столько всего приготовила.

Свекровь поджала губы, но послушно прошла к столу. Я смотрела на её прямую спину и думала, что этот вечер будет очень, очень длинным.

За столом повисла та особая тишина, которую принято называть вежливой, но от которой звон вилок о тарелки кажется оглушительным. Витя пытался разрядить обстановку, рассказывая о работе, о том, как его повысили, о планах на отпуск. Я благодарно поглядывала на мужа, продолжая есть маленькими аккуратными кусочками – кусок не лез в горло под пристальным взглядом свекрови.

– А на море вы когда собираетесь? – спросила Нина Петровна, промокнув губы салфеткой. – В сентябре уже не сезон.

– Мы думали в августе, – ответил Витя. – Катя отпуск возьмёт...

– Ах, она всё ещё работает? – В голосе свекрови прозвучало наигранное удивление. – Я думала, вы решили, что семья важнее.

Я стиснула вилку сильнее. Под столом Витя успокаивающе коснулся моего колена.

– Мама, мы же обсуждали это. Катя прекрасно справляется и с работой, и с домом.

– Конечно-конечно, – свекровь сделала паузу, рассматривая кусок мяса на своей тарелке. – Просто... Катенька, это ты сама готовила?

– Да, – ответила я, чувствуя, как пересыхает во рту. – Сама.

– А... – она снова сделала паузу. – Интересный вкус. Знаешь, когда я готовлю это блюдо для Вити, я добавляю чуть больше специй. Он всегда так любил...

– Мам, мне очень нравится, как готовит Катя, – перебил Витя, но его голос потонул в звоне упавшей вилки – мои пальцы всё-таки разжались.

– Ой, смотрите, что я нашла недавно! – Нина Петровна полезла в сумку и достала потёртый фотоальбом. – Вот Витенька маленький. Какой он был аккуратный, всегда с чистым воротничком. А сейчас... – она окинула взглядом рубашку сына, на которой я утром не заметила небольшое пятнышко от кофе.

Я почувствовала, как краска заливает лицо. Каждое её слово, каждый взгляд были как удар. Но самое страшное – я не могла ответить. Ведь формально она просто делилась воспоминаниями, просто интересовалась нашей жизнью, просто давала советы...

– А вот здесь мы на даче, – продолжала свекровь, перелистывая страницы. – Я всегда считала, что детям нужен свежий воздух. Витя на природе так расцветал. Кстати, почему вы Машеньку с Димой так редко вывозите? В их возрасте...

– У детей много занятий, – процедила я сквозь зубы. – Английский, спортивная секция...

– Ах да, эти ваши современные методы воспитания, – Нина Петровна захлопнула альбом. – Всё по расписанию, всё по часам. А душевное тепло? А семейные традиции?

Я закрыла глаза на секунду, пытаясь сдержаться. В висках стучало. Сколько ещё я смогу это терпеть? Сколько можно сидеть с приклеенной улыбкой, выслушивая эти бесконечные намёки на моё несоответствие роли жены и матери?

– Может, чаю? – предложил Витя, явно чувствуя накаляющуюся атмосферу.

– Да, давайте, – отозвалась свекровь. – Надеюсь, хоть чай у вас нормальный есть. А то сейчас все эти пакетики покупают...

– А на работе у тебя как, Витенька? – Нина Петровна размешивала сахар в чашке, не глядя на меня. – Всё хорошо?

– Да, мам, я же рассказывал – повышение получил, – Витя бросил на меня тревожный взгляд.

– Это хорошо, – она кивнула. – Мужчина должен обеспечивать семью. А то сейчас некоторые жёны на работу рвутся, а дома всё... – она обвела взглядом кухню, где я, как назло, оставила несколько грязных тарелок в раковине.

Я почувствовала, как что-то внутри меня лопнуло. Словно натянутая струна, которую дёргали весь вечер, не выдержала и порвалась.

– Знаете что, Нина Петровна? – мой голос дрожал, но я больше не могла молчать. – Давайте начистоту. Что бы я ни делала – всё не так. Готовлю не так, убираю не так, детей воспитываю не так. Может, хватит?

Звон ложечки о блюдце. Тишина.

– Катя... – начал было Витя, но я уже не могла остановиться.

– Нет, правда! – я резко встала, чувствуя, как предательски щиплет в глазах. – Вы приходите сюда и начинаете... начинаете... Каждое слово с подтекстом, каждый взгляд с осуждением! Я что, по-вашему, враг какой-то? Я люблю вашего сына, люблю наших детей. Я стараюсь быть хорошей женой и матерью. Но вам ведь всё равно!

Нина Петровна побледнела. Её пальцы, сжимавшие чашку, побелели.

– Ты что же думаешь, – её голос стал непривычно тихим, – что я просто так? Что мне доставляет удовольствие... – она запнулась. – Я всю жизнь одна Витю растила. Всё сама, без советов, без помощи. И да, я делала ошибки. Но я научилась их исправлять. А теперь смотрю, как вы...

– Как мы – что? – я почти кричала. – Живём своей жизнью? Принимаем свои решения? Да, возможно, не так, как вы бы хотели. Но это наша семья!

– Мама, Катя, пожалуйста... – Витя попытался вмешаться, но мы его не слушали.

– Моя невестка... – начала было Нина Петровна и вдруг осеклась. По её щеке скатилась слеза. – Знаешь, что она сделала, когда я заболела? Просто закрыла дверь. Сказала – не лезьте в нашу жизнь. А ведь я только хотела помочь...

Я застыла. Что-то в её голосе, в этой внезапной слезе заставило меня посмотреть на неё другими глазами.

– И вот теперь, – она промокнула глаза салфеткой, – когда я вижу, что что-то можно сделать лучше, я... я просто не могу молчать. Потому что потом может быть поздно.

– Но ваши советы, – я почувствовала, как злость отступает, сменяясь чем-то похожим на понимание, – они же не помогают. Они делают только больнее.

Нина Петровна замерла. Впервые за весь вечер она посмотрела мне прямо в глаза – растерянно, беззащитно.

– Я не хотела делать больно, – прошептала она. – Я просто... я просто боюсь потерять сына. Снова остаться одной.

В кухне повисла такая тишина, что было слышно, как капает вода из крана. Я смотрела на женщину напротив, и впервые за все годы нашего знакомства видела в ней что-то совсем другое. Не ту безупречную Нину Петровну с идеальной укладкой и вечно поджатыми губами, а просто постаревшую мать, которая до дрожи в пальцах боится потерять связь с единственным сыном.

Где-то в глубине души шевельнулось что-то похожее на сочувствие. Ноги вдруг стали ватными, и я медленно опустилась на стул. Собственный голос прозвучал глухо, будто издалека:

– Знаете... моя мама умерла, когда мне было шестнадцать.

Нина Петровна дёрнулась, словно от удара. Её глаза, обычно такие колючие и цепкие, распахнулись в искреннем изумлении.

– Я часто думаю... – продолжила я, разглаживая несуществующую складку на скатерти, – как бы она оценила то, что я делаю. Правильно ли воспитываю детей, хорошая ли я жена. И знаете, что самое страшное? Я не помню её советов. Не помню, как она справлялась с такими простыми вещами – готовкой, уборкой, нашими детскими капризами...

Я почувствовала, как по щеке скатилась слеза, но не стала её вытирать.

– А у вас такой опыт, столько знаний... – голос предательски дрогнул. – Но когда вы указываете на мои ошибки, мне кажется, что я снова та маленькая девочка, которая осталась одна и не знает, как жить дальше.

Витя молча положил руку мне на плечо. А его мать... она вдруг встала, подошла к окну и долго смотрела в темноту.

– После смерти мужа, – наконец произнесла она тихо, – я думала, что знаю всё. О жизни, о воспитании, об отношениях. Это была моя... защита, наверное. – Она обернулась, и я увидела в её глазах что-то новое, похожее на раскаяние. – Но, может быть, я просто разучилась слушать других.

– Мам, – Витя поднялся, подошёл к ней. – Ты же знаешь, что мы всегда рады тебе. Просто...

– Просто дайте нам быть собой, – закончила я тихо. – Со своими ошибками, со своим путём. А мы... мы будем спрашивать совета, когда он действительно нужен.

Нина Петровна медленно кивнула. Потом вдруг улыбнулась – впервые за вечер по-настоящему, без привычной маски сдержанности:

– Знаешь, а ведь твой соус... он действительно вкусный. Другой, не как у меня, но... очень интересный. Может, поделишься рецептом?

Я почувствовала, как что-то тёплое разливается в груди. Встала, подошла к плите:

– Сейчас сварю свежий кофе, и я расскажу. Только... – я замялась на секунду, – может, вы будете называть меня просто Катей? Без этого официального "Екатерина"?

Она помедлила мгновение, потом кивнула:

– Хорошо... Катя.

Когда я доставала из шкафа чашки, краем глаза увидела, как Витя украдкой вытирает глаза. И почему-то подумала: вот оно, начало. Непростое, через боль и обиды, но – начало новых отношений, где места хватит всем. Где не нужно будет доказывать свою правоту. Где можно просто быть семьёй – со всеми нашими различиями, слабостями и несовершенствами.

В этот момент из детской донёсся сонный голос Маши: – Мам, а можно водички?

– Я схожу, – неожиданно предложила Нина Петровна и, помедлив, добавила: – Если ты не против?

Я улыбнулась и кивнула. Пусть идёт. Ведь бабушки тоже имеют право на второй шанс.