– Совсем забыла про твою особенность! – близкая подруга оставила меня голодной на празднике

Восьмой год я не прикасаюсь к мясу. Это не ритуал, не протест, а просто часть меня, тихая и понятная. В пятницу была вечеринка у Лены, моей ближайшей подруги. Мы знакомы со школы. 

Стол ломился. Огромная тарелка с запеченной ветчиной, салат с копченой курицей, рулетики с беконом, даже грибной суп, как выяснилось, был на крепком бульоне. Я села, надеясь, что найдется что-то простое. Лена вдруг хлопнула себя по лбу с такой театральной скорбью. 

— Ой, Маш, прости ради бога! Совсем вылетело из головы про твою особенность! 

Её голос прозвучал так громко, что несколько человек обернулись. Мой супруг, Максим, сидевший рядом, тут же потянулся к тарелке с нарезкой овощей. 

— Не переживай, — сказал он успокаивающе. — Вот же свежие перцы, морковка. Это полезно и сытно. 

Я улыбнулась и кивнула. Весь вечер я медленно пережевывала хрустящие ломтики перца и кружочки огурца, наблюдая, как другие наслаждаются сложными вкусами. Чувство голода было не главным. Главным было странное, щемящее ощущение невидимости. Будто меня недосчитались. 

Лена прекрасно помнила, что Виталик пьет только светлое пиво, а Света — сухое розовое вино. Для них на столе стояло и то, и другое. Она потратила силы на это. Но для меня — даже простой зеленый салат без ветчины, отложенный в мисочку до начала готовки, оказался неподъемной задачей. 

Я никогда не требовала особого отношения. Возможно, проблема как раз в этом? В том, что я всегда легко отмахиваюсь: «Не беспокойтесь, мне и так хорошо». И люди верят. Но разве дружба — это не про то, чтобы беспокоиться без напоминаний? 

На моих ужинах я всегда учитываю все. Для коллеги Ани я кладу часть соуса отдельно, она не переносит чеснок. Для брата всегда есть ржаной хлеб, он не ест белый. Я не вижу в этом подвига, просто мне приятно, когда гостям комфортно. 

Я пришла на этот праздник не с пустыми руками. Подарила Лене конверт с внушительной суммой и красивую бижутерию. Меня ждали. Но в какой-то момент я почувствовала себя так, словно всем раздали по мягкому креслу, а мне, улыбаясь, предложили постоять у стены — постоять незаметно, не портя общую картину веселья. 

Мы уходили одними из последних. Лена обняла меня на прощание. 

— Правда, ничего, что без ужина осталась? — спросила она с тревогой. 

— Конечно, ничего, — автоматически ответила я, целуя её в щеку. 

В лифте я поймала на себе взгляд Максима. 

— Ну что ты киснешь? — мягко сказал он. — Не умерла же с голоду. 

Я снова улыбнулась. Но в тишине такси, глядя на уплывающие назад огни, я думала лишь об одном. Может, дело не в ветчине или перце. А в том, что моя «невидимость» стала для них настолько привычной, что они перестали замечать и меня саму? И самый трудный вопрос, который вертелся у меня в голове: а не я ли сама, своим вечным «всё в порядке», научила их так относиться к моим границам? Быть удобной — тихой тенью за столом, уставленным яствами, которые ты не можешь разделить с остальными. Это и есть та цена, которую я плачу за отсутствие конфликтов?