Сосед повадился париться в моей бане, проучил его, чтобы не повадно было

Есть у меня банька, бревенчатая, с резным коньком на крыше, что отец еще рубил. Люблю я в ней душу отвести после тяжелой недели. В тот вечер, затопив печь до малинового жара, я отправился в дом за чистым бельем и просторной рубахой. Возвращаюсь, предвкушая, как пар снимет всю усталость. 

Подхожу, протягиваю руку, а дверь на засов задвинута изнутри. Остановился, озадаченный. Прислушался. Из-за двери донеслось сдержанное шлепанье веника по телу, довольное повизгивание и бормотание. Внутри кто-то был. 

В сердце тут же закипела ярость. Опять он. Снова этот Тимофей, мой сосед, умудрился опередить. Паразит бесцеремонный. Дело было не в дровах или воде — мне было не жалко. Дело было в наглом вторжении, в этом тихом презрении к чужому порядку. Сколько раз я его ловил и воспитывал веником по спине! Но он, отдышавшись, снова находил в себе наглости прокрасться, едва заслышав, что я отлучаюсь. 

И вот, стоя у собственной двери, ощущая сквозь дерево чужое удовольствие, я почувствовал, что чаша терпения переполнилась. Урок должен быть иным, не физическим. Решил я его проучить так, чтобы отбить охоту навсегда. 

Назавтра, будто ничего не замышляя, я снова натопил баньку. Дым из трубы стелился густой, обещая рай. Я громко, чтобы на весь двор было слышно, объявил жене, что иду в погреб за огурчиками. Зашел в дом, а потом, крадучись, как индеец, юркнул обратно в предбанник. Спрятался я в самом темном углу, под широкой полкой, где обычно хранились запаренные веники. Теснота была невыносимая, паутина липла к лицу, но я замер, превратившись в камень. 

Не прошло и десяти минут, как скрипнула калитка. Чьи-то осторожные, но быстрые шаги зашлепали по полу. Тень мелькнула, и я узнал упитанный силуэт Тимофея. Он, довольно посапывая, скинул одежду и, плюхнувшись на полок, принялся с наслаждением хлестать себя березовым веником. 

Я дождался, когда он войдет в раж. И тогда начал методично, с интервалами, постукивать костяшками пальцев по нижней доске полка над собой. Стук был глухой, неестественный, будто из-под земли.

— Уходи Тимофей! По-хорошему уходи! — проговорил я громко, изменив голос. 

Раздавшийся звук и голос заставили его застыть на полке. Веник замер в воздухе. 

— Кто здесь? — пропищал Тимофей. 

Я ответил молчанием, а через несколько секунд повторил свой стук — теперь настойчивее. 

— Святый Боже… — вдруг забормотал он испуганно. 

Я прекратил. Как только его шепот стих, я снова принялся за свое, теперь уже барабаня быстрее, словно нетерпеливая нечисть. 

— Помилуй мя, Боже! — взвыл Тимофей, и я услышал, как его босые ноги зашлепали по полу с такой скоростью, будто он пытался взлететь. 

— Домовой! Нечистая сила! — закричал он уже с улицы, и его голос, полный первобытного страха, быстро удалялся. 

Я выполз из своего укрытия, отряхиваясь и с трудом разгибая затекшую спину. Выглянув в окошко, я увидел, как его пухлая фигурка, наскоро завернутая в рубаху, мелькает между яблонь, убегая к своему дому. 

С тех пор он ни разу не переступил порог моей бани. А я, растопив ее в следующие выходные и заходя в пустое, наполненное лишь ароматным паром помещение, лишь усмехался про себя. Способ оказался куда действеннее любых тумаков. 

i