Приятельницы восхищаются моим мужем и жалуются на своих, не представляя, что происходит в нашей семье на самом деле

Дождь стучал в окна нашей гостиной, как назойливый сосед. Я разливала кофе в три одинаковые чашки, которые купила еще до свадьбы. На диване устроились Ирина и Света – мои университетские подруги, наш ежемесячный «девичник» был священным ритуалом. 

— Слушай, Ань, ну как тебе так повезло? — вздохнула Ирина, отхлебывая кофе. — Твой Максим – просто эталон. Вчера в запретограме видели: цветы тебе огромные, с работы принес? У меня Валера последний раз одуванчик сорвал у подъезда – и то, кажется, случайно. 

Света фыркнула, поправляя дорогой шарфик, купленный, конечно, на ее же зарплату: 

— Цветы! Это ладно. А помнишь, как он в прошлом году тебя на Мальдивы вывез? Мой-то Димка считает, что поездка на дачу – это уже круиз. И главное, твой Макс же еще и дома помогает! Говоришь, посудомойку разгружает? Мой священнодействует на диване с телефоном, как Будда. И ведь не поймешь: то ли он медитирует, то ли в танчики рубится. 

Я улыбнулась. Эта улыбка была моим щитом, отработанным до автоматизма. 

— Ну, вы преувеличиваете, — проговорила я, глядя на темнеющий за окном город. — Просто Максим… организованный. 

— Организованный! — Ирина закатила глаза. — Это мягко сказано. У тебя дома – музей, а не квартира. И ты сияешь! Видно же, что он тебя лелеет. А наши… — Она махнула рукой в сторону невидимых Валерия и Дмитрия. — Сплошные дивано-телевизоро-обитатели. Эгоисты! 

— Эгоисты! — подхватила Света. — Вот у тебя, Ань, настоящий мужчина. Заботливый, успешный, внимательный… Мечта! 

Слова «лелеет», «внимательный», «настоящий мужчина» висели в воздухе тяжелыми, нелепыми шарами. Я вспомнила вчерашний вечер. Те самые цветы, купленные по его указанию секретаршей и врученные мне с беглым: «Держи, у них акция была». И мое натянутое «спасибо». Вспомнила Мальдивы – неделю, которую он просидел с ноутбуком в номере, выходя лишь на ужин, да и то не всегда. А я бродила по пляжу одна, собирая ракушки и мысли. Вспомнила его «помощь» по дому: разгрузить посудомойку – да, но только после того, как я трижды напомню, и с таким видом, будто он совершает подвиг. 

— Он… да, он много работает, — выдавила я, отводя взгляд к полке, где стояла наша свадебная фотография. Мы смотрели в объектив, улыбаясь, но между нами уже тогда зияла невидимая трещина. Теперь это была пропасть. 

— Вот видишь! — воскликнула Света. — Работяга! А мой Димка работает только над уровнем прокачки в своей игрушке. Ань, ты просто не представляешь, как нам с Ирой тебя жалко… то есть, не жалко! Завидуем белой завистью! 

Они смеялись, делились еще парой нелестных историй про своих мужей, искренне веря, что я – обладательница идеала. Их зависть была такой же настоящей, как и моя улыбка. Они видели глянцевую обложку нашей жизни: дорогие подарки (которые он дарил, чтобы откупиться), чистоту дома (которую поддерживала я в тихом отчаянии), его сдержанную галантность на людях (ледяную маску в приватности). 

Когда они ушли, шумно целуя меня в щеку и наперебой желая передать привет «чудесному Максиму», в квартире воцарилась гулкая тишина. Я осталась одна с дорогими интерьерами, купленными по его вкусу, и пронзительным чувством одиночества. Дождь теперь стучал только по моему сердцу. 

Я подошла к окну. Внизу, подъехав к нашему дому, остановился его новый, черный внедорожник. Он вышел, не взглянув наверх, деловито направился к подъезду. Через несколько минут я услышала щелчок ключа в замке, его шаги в прихожей. 

— Привет, — донеслось без интонации. 

— Привет, — ответила я в пустоту гостиной, не оборачиваясь. 

Он прошел мимо, направляясь в кабинет, даже не заглянув. Приятельницы восхищались этим человеком, жалуясь на своих. Они не представляли, что настоящая драма – не в громких ссорах или изменах. Она – в этой ледяной тишине, в шагах, проходящих мимо, в идеальной, мертвой картинке, которую мы называем «семьей». И самое страшное – они завидовали моей пустоте, принимая ее за счастье.