Престарелая мать подруги изводила её, не давая жить нормально, но вмешался брат и всё исправил

С Аней мы познакомились на курсах флористики. Жизнерадостная, стильная, с прекрасным чувством юмора — такой она запомнилась мне с первого дня. Мы быстро сошлись, стали встречаться за кофе, болтать о жизни. И почти в каждой нашей беседе рано или поздно речь заходила о ее матери. 

— Мама опять недовольна букетом, который я ей вчера привезла, — вздыхала Аня, и её светлое лицо затуманивалось. — Говорит, розы скоро осыпятся, деньги на ветер. 

Сначала я думала, это просто небольшие семейные трения. Но чем дольше я знала Аню, тем отчетливее проступал контур её второй, потаенной жизни — жизни в постоянном ожидании очередного вызова, очередной претензии. 

Её мать, Валентина Степановна, в её описании была существом из вселенной, где солнцем и центром мироздания были только её собственные капризы. При этом Аня неизменно находила оправдания: 

— Нельзя же её осуждать. Она всю жизнь одна тянула, после ухода отца. Характер испортился. 

Из обрывков фраз я сложила картину вполне обычной советской семьи: работа в проектном институте, дача, муж, двое детей. Никаких трагедий. Сын, кстати, давно сбежал в другой город и общался только с сестрой, да и то скупо. 

Аня же несла свой крест с поразительным, на мой взгляд, смирением. Она мчалась к матери по первому звонку — то холодильник зашумел, то передачу по телевизору не найти. Мы могли спокойно обедать, и в самый разгар смеха её телефон издавал особый, тревожный звук. Аня вздрагивала, лицо её становилось каменным, и она уходила говорить в коридор. Возвращалась помятая, будто после долгой физической работы. 

Однажды она пришла на нашу встречу совсем обессиленная. 

— Всё, — сказала она тихо. — Я больше не могу. Купила билеты. Улечу куда-нибудь на месяц. Кирилл согласился приехать и побыть с ней. 

Она сказала это с вызовом, будто признавалась в преступлении. Я поддержала её, как могла. Она улетела с мужем на юг, отключив все средства связи. 

А когда вернулась, случилось невообразимое. Мы встретились в кафе через пару дней после её возвращения. Она была спокойна как никогда. 

— Кирилл сдал её в частный пансионат, — призналась она. — Говорит, она его за день довела. Что там за место… даже не дом престарелых. Просто помещение, где доживают свой век такие же, как она, брошенные роднёй старики. Тяжелобольные, с деменцией. 

Она поехала туда в тот же день. То, что она увидела, переломило что-то, наверное, в них обеих. Валентина Степановна была в кресле-каталке среди чужих, кричащих или молчаливых стариков, и в её глазах не было привычной злобы. Только ужас. 

Аня забрала её обратно. И с тех пор мать будто подменили. Она больше не звонила по пустякам, не жаловалась. Сидела тихо, смотрела телевизор и безропотно ела то, что ей привозили. Брат уехал, бросив на прощание Ане: «Мы с тобой следующими будем. Надо что-то придумать, чтобы не кошмарить так своих». 

Сейчас Аня живёт внешне спокойной жизнью. Навещает мать трижды в неделю. Но иногда, когда мы сидим в тишине, я ловлю её взгляд, устремлённый в окно. Это взгляд человека, который увидел бездну — и в себе, и в том, что ждёт впереди.