– Посмотри на ее волосы, точно колдунья! – отрезала свекровь и даже не открыла дверь, когда мы пришли знакомиться

Первая встреча с моей будущей свекровью запомнилась навсегда. Мы с Дмитрием, полные радужных надежд, принесли к ее двери торт и дорогой букет. Элеонора Петровна посмотрела на нас в глазок, и через мгновение из-за двери донесся рев телевизора. Она так и не открыла. Торт мы в итоге съели дома сами. 

Позже она объяснила сыну: 

— У нее взгляд какой-то хищный. Мне интуиция подсказывает — не пара тебе эта Катерина. 

— Мама, мы уже расписались, — мягко сказал Дмитрий. 

— А ты посмотри на ее волосы! Такие черные, густые… Колдунья, — отрезала Элеонора Петровна. 

Муж лишь развел руками, веря, что мы как-нибудь подружимся. Но сильнее меня свекровь ненавидела только один предмет — старую фарфоровую вазу, подаренную ее покойному мужу каким-то старым товарищем. Это был ужасный, вычурный предмет в позолоте. 

— Выбросить рука не поднимается, — стонала Элеонора Петровна. — Может, к вам она переедет? Освободит мою полку. 

— Благодарю, но нет, — ответила я. — Этот шедевр способен уничтожить даже самую светлую ауру в доме. 

Каково же было мое удивление, когда через неделю она сама появилась на пороге нашей малогабаритной однушки с этой злополучной вазой в руках. 

— Держите! Великолепный подарок для вашего интерьера. Ставьте вазу на видное место, на эту тумбу. 

Дмитрий, молча и покорно, водрузил уродливый фарфор на почетное место. Теперь он первым бросался в глаза всем входящим, безжалостно разрушая нашу попытку создать интерьер в стиле лофт. 

Шло время. Ваза пылилась на тумбе, зато у нее обнаружился неожиданный плюс — Элеонора Петровна стала заглядывать к нам все реже. А когда у нас родилась дочь, мы стали искать квартиру просторнее. Покупатели нашей старой попросили оставить кое-какую мебель, а сам переезд получился столь стремительным, что про вазу я совершенно забыла. 

Через месяц свекровь, с визитом, явилась в наше новое гнездышко. Она тщательно осмотрела все уголки, а затем, побледнев, опустилась в кресло. 

— Дмитрий! А где же наша семейная реликвия? Та ваза! — воскликнула она. 

— Кажется, мы оставили ее там, на старой квартире, — пожал плечами муж. — Но ты же ее терпеть не могла. 

— Это единственное, что осталось мне от твоего отца! — закричала она, вскакивая и начиная метаться по комнате. — Как вы могли так поступить? Это все происки твоей супруги! Катя с первого дня ненавидела этот изысканный антиквариат! 

Мне пришлось позвонить новым хозяевам. Они честно признались, что ваза отправилась на свалку. 

Я положила трубку и посмотрела на мужа. Он глазами умолял соврать, но я выдохнула правду: 

— Элеонора Петровна, вазу выбросили. 

— Врут! Не хотят возвращать раритет! — взвизгнула она. — Мы даже не знаем, что это был за мастер! Возможно, это работа забытого гения! 

— Успокойся, мам, — попытался Дмитрий. — Никто не станет хранить такую безвкусицу. 

— А ты что, эксперт по фарфору? — завопила она. — Боже, в каком мире будут расти мои внуки, где культурные ценности предают забвению! 

Она трагически вышла, а вечером мне поступил новый ультиматум. 

— Теперь ты должна мне семьдесят пять тысяч! Я в интернете смотрела, подобные вещи сейчас в цене! Это произведение искусства, а не твои безделушки! 

— Да с чего вы взяли, что она столько стоила? — не выдержала я. 

— Я всегда знала, что сын связался с необразованной особой! — кричала она. — Бросить раритет, отдать его в чужие руки! 

Теперь у меня был железный предлог отказываться от воскресных обедов и прочих семейных мероприятий, где я неизменно выслушивала упреки. Когда же настал дачный сезон и стало ясно, что полоть морковку одной ей не справиться, свекровь сама мне позвонила. 

— Знаешь, я подумала, — заявила она. — Не так уж я и дорожила той вазой. Готова забыть эту историю. Когда приедете помогать? 

— Простите, но я, как человек, уничтоживший семейную ценность, не могу осквернять своим присутствием ваш прекрасный огород, — вежливо ответила я. 

Я положила трубку. Проклятая ваза, столько лет отравлявшая мне жизнь, неожиданно оказалась очень ценной. Правда, лишь тогда, когда ее не стало.