— Брат с семьей поживет в нашей спальне, а мы в гостиной перекантуемся, — заявил муж

Муж сел напротив, положив руки на стол.   

— Брат с Катей и детьми будут жить у нас неделю. В спальне. А мы перекантуемся в гостиной, — сказал он, не глядя на меня.  

Я замерла, чувствуя, как стучит сердце.  

— Ты это серьезно? — спросила я, уже предполагая его ответ. 

— Они из Кирова в шесть утра приезжают, — он, наконец, поднял глаза. — Куда их еще селить? В ванной?  

Наша спальня. Комната с кроватью, которую мы долго выбирали, потому что у меня начала болеть спина после родов. С серыми шторами, которые закрывают от уличного фонаря. С моим ноутбуком на тумбочке и коробкой таблеток от мигрени. Место, где я сплю без беспокойства и могу плакать, если хочется.  

— В гостиной диван старый, — пробормотала я. — Спина опять…  

— Всего неделю потерпишь, — он махнул рукой. — Они же не навсегда.  

«Всего неделю». Год назад он так же говорил про племянника, который «переночует пару дней» и застрял на месяц. Я тогда молчала, стирала его одежду и слушала, как он играет в «стрелялки» до трех ночи.  

— Пусть спят в гостиной, — выдохнула я. — Диван раскладной.  

Муж встал, заложив руки за голову, — поза, которую он принимал, когда готовился читать лекцию о семейных ценностях.  

— Ты представляешь, как это выглядит? Брат мне как родной, а мы их на диван… Не по-людски.  

— А выселять нас из собственной спальни — по-людски? Ты вообще спрашивать меня собрался? Или уже пообещал?  

Он покраснел. Значит, пообещал. Всегда так: сначала дает слово, потом сообщает мне, как будет.  

— Катя болеет, — сказал он тише. — Ей покой нужен.  

Опять эти манипуляции. Катя три года назад «болела» после того, как я отказалась дать им денег на новую плиту. Но сейчас муж смотрел на меня так, будто я предлагаю оставить их ночевать в подъезде.  

— Хорошо, — я встала. — Тогда я поеду к маме. С детьми.  

— Ты с ума сошла? — он заслонил дверь, будто я уже собрала чемоданы. — Брат приедет впервые за пять лет!  

— И что? — Меня затрясло. — Я должна бегать вокруг них в фартуке, а ты будешь хлопать меня по плечу: «Потерпи, родная»? Нет уж. Либо они в гостиной, либо я уезжаю.  

Он молчал, тяжело дыша. Я знала, что он считает меня истеричкой. Но в голове уже стояла картинка: Катя роется в моих вещах, дети прыгают на кровати… А я пытаюсь уснуть под телевизор в зале, прижимая к уху подушку, чтобы не слышать, как они смеются на кухне над моими дурацкими правилами.  

— Ты эгоистка, — сказал он наконец. — У меня семья — это не только ты и дети.  

— Да? — Я засмеялась. — А когда моя сестра приезжала, ты хотел, чтобы она спала на матрасе в коридоре. Говорил, что «гостям надо знать меру».  

Он смягчился тогда только после того, как я три дня не разговаривала. Но сейчас его глаза были каменными.  

— Решай, — бросил он. — Если уедешь — брат поймет, что ты его ненавидишь.  

Вечером я разложила диван в гостиной, нарочно громко стучала посудой. 

— Я не позволю им войти в спальню, — сказала я в стену. — Поставлю замок.  

— Ты смешная, — он повернулся на бок.  

Но утром, когда за окном заскрипел гравий под колесами их старой «Лады», я стояла на пороге спальни, скрестив руки. Катя, худая и бледная, неуверенно улыбнулась:  

— Ой, мы, наверное, вам мешаем…  

— Не волнуйся, — перебил муж. — Вы поживете в спальне. Там удобно.  

— Нет, — сказала я громко. — Они будут в гостиной.  

Тишина. Брат замер с сумкой в руке. Муж покраснел, как рак.  

— Варя… — начал он сквозь зубы.  

— Или я сейчас вызову такси, — добавила я, доставая телефон.  

Катя засуетилась:  

— Да мы где угодно! Правда! Диван — отлично!  

Муж не разговаривал со мной весь вечер. Зато я спала в своей кровати. Слышала, как он ворочается.  Семья — не повод стереть личные границы в порошок.