— Я, конечно, понимаю, беременные едят как не в себя, но разве твой врач не говорил о контроле веса?

Аромат ванили смешивался с терпким запахом хризантем, а гирлянды мерцали, как насмешливые звёзды над этим фарсом. Алиса прижала ладонь к округлившемуся животу, чувствуя, как шелковое платье впивается в кожу — подарок свекрови, на размер меньше, «чтобы стимулировать умеренность».

— Ты сияешь, как рождественская индейка, — прошептал Артём, целуя её висок, но его пальцы дрожали на её талии — той самой, что Вера Сергеевна назвала «исчезающим чудом» на прошлой семейной фотосессии.

Свекровь парила среди гостей, как чайка над рыбьей тушкой. Её жемчужные серьги поблёскивали в такт замечаниям: «О, этот торт? Мило, но моя кондитерская в девяностые делала бисквиты воздушнее…»

— Дорогая, — её голос, холодный, как нож для масла, разрезал смех подруг. — Ты уверена, что второй капкейк — разумно? — Вера Сергеевна кивнула на тарелку, будто указывая на улику. — В твоём положении даже сахар — тихий убийца.

Алиса вспомнила, как эта же женщина в прошлом месяце подарила ей весы с гравировкой «Береги себя для нас». Артём замер, сжимая бокал шампанского так, будто это граната без чеки.

— Мама, хватит! — вырвалось у него наконец, но Вера Сергеевна лишь подняла бровь, как дирижёр, дающий знак оркестру.

— Таз, милая, — она обвела рукой воздух перед животом невестки, — он не резиновый. В мои годы рожали стройными, как кипарисы. А ты…

— Пауза прозвучала громче, чем хлопок лопнувшего шарика. — Ты же не хочешь, чтобы ребёнок вышел в мир, как перекормленный хомячок?

Слёзы Алисы упали на кремовую розу торта, растворив букву «лю» в надписи «С любовью, малыш!». Она бежала в спальню, спотыкаясь о шлейф фальшивых улыбок, а за спиной гремел крах — разбитая хрустальная ваза, крик Артёма: «Ты с ума сошла!», визгливые оправдания Веры Сергеевны: «Я же хочу как лучше!».

Через час он принёс ей чай с мятой и крошечный капкейк, украденный из-под носа гостей.

— Ешь, — прошептал, и в его глазах она впервые увидела мальчика, который прятал конфеты от матери в старую гитару. — Мы… переедем.

На столе в гостиной одиноко чернел подарок свекрови — серебряная ложка с гравировкой «От бабушки, которая знает лучше». А за окном в темноте мерцали гирлянды, как незаживающие шрамы.