Узнала, что свекор встречается с молоденькой девушкой, и не знаю, что теперь с этим делать

Я заметила их случайно, когда зашла в парк, чтобы сократить путь до метро. Свекор сидел на скамейке под вишней, а девушка в белой куртке кормила голубей. Её смех звучал так громко, что привлек мое внимание.  

— Пап, привет! — крикнула я чуть слышно, надеясь ошибиться.  

Он вздрогнул, словно подросток, пойманный на краже яблок. 

— Леночка… — он потёр переносицу, избегая моего взгляда. — Это… волонтёр. Помогает с лекарствами.  

— В воскресенье? В парке? — я посмотрела на него пристальнее. — Мама об этом знает?  

Его лицо вдруг стало чужим — жёстким, каменным.  

— Ты ведь не расскажешь, да? — он встал, поправляя пиджак. — Мать с её сердцем… Ты же не хочешь быть виноватой в инфаркте.  

Дома я долго мыла посуду, сосредоточившись на своих мыслях, пока муж не спросил:  

— Ты сегодня странная. Что случилось?  

— Твой отец… — начала я, но он перебил, закатив глаза:  

— Опять про его «фанатизм» в гараже? Юль, ну он же на пенсии, пусть ковыряется в старых мотоциклах.  

Я молчала, вспоминая, как свекровь вчера гладила его рубашки: «Смотри, Юля, вечно мазутит их машинным маслом. Совсем ребёнок!»  

На следующее утро свекор прислал смс: «Давай обсудим спокойно. Встретимся в кафе?»  

Он заказал мне капучино, себе — эспрессо, как всегда. Только рука дрожала, когда ставил чашку.  

— Ей двадцать четыре, — выдохнул он вдруг. — Её зовут Алёна.  

— Столько же, сколько вашей дочери, — прошептала я. — Как вы могли?  

— Твоя свекровь… — он крутанул ложкой в сахаре, — она перестала видеть во мне мужчину. Только «дедушку Гришу», «папу», «соседа по дивану». А Алёна… — его глаза блеснули, — она читает мои стихи. Ты наверно не знала, что я пишу?  

Я смотрела на его морщины, выделяющиеся ещё больше от волнения, и думала о том, как свекровь хранит в шкатулке медаль «За спасение» — он вынес её из горящего цеха в их первую годовщину.  

— Вы разрушите семью, маму, — сказала я, вставая. — И себя заодно.  

— Подожди! — он схватил меня за запястье. — Я… я разорву это. Дай месяц.  

Но через неделю я снова увидела их у книжного. Алёна тянулась за томиком Ахматовой, а он смотрел на неё так, как раньше — только на бабушку в старых альбомах.  

Теперь я стою перед зеркалом в ванной, повторяя: «Сказать. Не сказать». Представляю, как свекровь бледнеет, услышав правду. Как её руки хватаются за сердце. Как наш семейный чат взрывается гневными комментариями.  

— О чём задумалась? — окликнул муж.  

— О том… что бы ты сделал на моём месте? Узнав про измену.  

— Вызвал бы подлеца на разговор, — он рассмеялся. — Но мы-то с тобой не такие, правда?  

Я прикрыла веки, чувствуя, как становлюсь предателем по отношению к свекрови.  

Что мне делать? Молчать — стать соучастницей. Рассказать — возможно, разрушить жизнь тем, кто любил друг друга полвека. Где грань между правдой и жестокостью? Имею ли я право решать, что станет для них ядом, а что — лекарством?..