Узнала, что муж возобновил общение с бывшей девушкой, хотя мне говорил, что видеть ее больше не хочет в своей жизни

Сегодня утром, пока Саша ворчал в душе из-за холодной воды, я несла его ноутбук в гостиную – он попросил проверить письмо от клиента. Экран мигнул, открылась не почта, а мессенджер. Имя на верхнем чате привлекло мое внимание: Алина. Та самая Алина, про которую он полгода назад, глядя мне прямо в глаза, сказал: «Я вычеркнул ее из жизни. Навсегда». 

Я не искала, но рука сама ткнула в строку. Сообщения светились свежими датами – вчера, позавчера... И не дежурные «как дела». Нет. Он писал: «До сих пор помню твой смех в том кафе на набережной». А она: «Жаль, что все так сложилось…». Мои пальцы похолодели, а в груди защемило так, будто кто-то сжал сердце в кулаке. Он не просто «видел» ее. Он ностальгировал. 

Весь день я ходила как в тумане. Готовила ужин механически, слушала его рассказы о работе, кивая, но не слыша. Внутри клокотало: боль, гнев, предательство. Но больше всего – потребность понять почему. Зачем ему эта ложь? Зачем эти воспоминания? 

После ужина, когда он уютно устроился на диване, я села напротив. 

— Саша, — начала я. — Я видела твою переписку с Алиной. 

На его лице мелькнуло удивление, быстро сменившееся настороженностью. 

— О чем ты? Какая переписка? — он попытался отмахнуться. 

— В мессенджере. На твоем ноутбуке. Вчера, позавчера… Про кафе на набережной. Про «жаль, что так сложилось». 

Он покраснел. 

— Это… Это не общение, Кать! — он запнулся. — Она просто написала… спросила как дела. А я… ну, вежливо ответил. Однословиями! 

— «Однословиями»? — мой голос оставался тихим. — «До сих пор помню твой смех» — это вежливость? Это «однословие»? Ты мне клялся, что видеть ее не хочешь. Не просто не хочешь – вычеркнул. А сам лезешь в прошлое с улыбкой? Почему, Саша? Почему ложь? 

Видно было, как он борется сам с собой. 

— Не знаю… — пробормотал наконец. — Заскроллил старые фото… нашел ее номер… Захотелось… проверить, как она. Это глупость, Катя! Ничего не значит! 

— Может, для тебя и не значит, — сказала я, вставая. — Но для меня значит. Значит, что ты солгал. Значит, что твои слова о «навсегда» были пустым звуком. Значит, что ты сознательно пошел на то, что ранишь меня, если я узнаю. И я узнала. 

Я подошла к окну. 

— Ты выбрал общение с ней и ложь мне. Это факт. И это – твоя ответственность. Не «глупость», не «случайность». Твой выбор. И теперь выбор за мной. 

Я повернулась к нему. Он сидел, ссутулившись. 

— Я… прекращу. Удалю ее. Сейчас же! — он потянулся к телефону. 

— Не сейчас, — остановила я его. — Сейчас я не верю ни одному твоему слову. Потому что доверие – оно не резиновое. Ты его сломал. А чинить его – твоя работа. Если тебе это нужно. Если «мы» тебе еще нужны. Подумай. Действуй. А потом – увидим, есть ли что спасать. Я не буду выяснять, что у тебя там с ней. Я выяснила все, что мне было важно: ты соврал. Осознанно. Этого достаточно. 

Я вышла из комнаты.  

Тишина после того разговора висела между нами тяжелым полотном. Саша не лез с оправданиями, не пытался загладить вину показной лаской. Он просто… присутствовал. Молча убирал со стола, приносил утром кофе в постель, который я не пила, но факт старания был заметен. 

Вечером на пятый день его телефон, лежавший на тумбочке, завибрировал. Имя «Алина» мелькнуло на экране. Сердце упало. Но прежде чем я успела что-то подумать, Саша взял трубку. Голос его был спокойным, но предельно четким, без колебаний: 

— Алина, слушай, я не могу сейчас говорить. И вообще… Я просил больше не звонить. Наше общение, даже дружеское, неуместно. У меня семья. Пожалуйста, не связывайся со мной больше. … Да. Всего хорошего. 

Он положил трубку. Потом сказал в пространство: 

— Я уже писал ей, что прекращаю любое общение. Это было последнее предупреждение. Больше она не позвонит. 

Это был не театр. Не демонстрация. Это было действие. Решительное и окончательное. Ледяной комок у сердца чуть растаял.

Доверие не вернулось в одночасье. Он стал прозрачен. Сам предлагал проверить телефон, оставлял ноутбук открытым. Я не проверяла. Не потому что слепо верила, а потому что его готовность к прозрачности говорила сама за себя. Ложь боится света, а он больше не прятался.