– Удалите это из паблика немедленно! – потребовала золовка, прославившаяся на весь город

Три дня муж не отрывался от экрана телефона, а его сестра Люда не брала трубку. А ведь должна была. Должна была вернуть нам эти деньги. 

Сидели на кухне. Я смотрела, как Лёня бессмысленно водит пальцем по стекляшке, а под глазами у него — серые тени от недосыпа. 

— Может, всё-таки в правоохранительные органы? — спросила я наконец. — Или к частнику, который занимается такими делами? Это же целых шестьдесят тысяч. Половина твоей получки. 

— Куда я пойду? Я сам ей перевёл. По-хорошему. Ни расписки, ничего. Следователь только усмехнётся. 

— Вот пусть тогда этот частник с ней по-плохому поговорит! 

— А чем ему платить будем? — он поднял на меня усталые глаза. — Она не пропала. Она просто сделала вид, что нас не существует. 

Эти средства мы копили на институт для Кирилла. Последний взнос нужно было внести до пятницы. А сегодня был уже четверг. Когда сын вернулся с пар, я увидела в его взгляде тот же вопрос, который съедал и меня изнутри. 

— Завтра всё, да? — спросил он, не раздеваясь. — Меня отчислят. Это ведь понятно? 

— Денег пока нет, — Лёня сказал это прямо. — Тётка Люда взяла и не отдаёт. 

— И что, я зря два года корпел? — голос Кирилла сорвался. Он резко вышел в свою комнату. 

Я не знала, куда деваться от этого чувства беспомощности. Вечером примчалась свекровь — Кирилл, видимо, дозвонился. 

— Взял и отдал последнее?! Ради сестрёнки-змеюки! — закричала она с порога. 

— Мам, не сейчас, — простонал Лёня. — Поздно искать виноватых. Надо выкручиваться. 

Но выкручиваться было нечем. Утром в пятницу мы позвали сына. 

— Кир, слушай… Академ придётся взять. Прости нас. 

Он кивнул, сжав губы, и этот его молчаливый укор был хуже любой истерики. Лёня в тот день снова поехал к Люде. Вернулся пустой, с потухшим взглядом. 

— Встретила как врага. Сказала, всё потратила. Выставила за порог. 

Казалось, тупик абсолютный. И тогда Кирилл, не говоря ни слова, сел за компьютер. Через полчаса он вышел к нам. 

— Пап, мам… Я кое-что сделал. 

Он попросил администратора паблика нашего района разместить историю. Без хамства, просто факты: тётя Люда, сумма, сроки, молчание. И её фото с корпоратива, где она сияет. 

— Пусть её друзья и коллеги знают, какой человек рядом с ними, — мрачно сказал сын. 

Лёня хотел что-то ответить, но зазвонил его телефон. На дисплее — «Сестра». Он взял трубку, и мы услышали дикий, сдавленный визг, даже стоя в метре от него. 

— Вы спятили?! Уберите это! Меня уже трое знакомых спрашивают! 

— А деньги? — слишком спокойно спросил Лёня. 

— Я верну! Уберите! У меня же репутация! 

— Сначала перевод. Потом поговорим об удалении. 

Она бросила трубку. Ровно через сорок минут на карте появилось уведомление о зачислении. Вся сумма. Следом — новый звонок, полный ненависти. 

— Всё, получил своё? Теперь стирай! 

— Нет, — Лёня говорил медленно. — Пост останется. Но под ним появится обновление, что долг возвращён. Чтобы люди видели, чем такие истории заканчиваются. 

Мы всей семьёй сидели за кухонным столом и смотрели, как Лёня через личный кабинет вносит плату за семестр. Кирилл обнял нас обоих, прижался лбом к моему плечу. 

— Простите, — прошептал он. — Что пришлось так… публично. 

— Это не ты должен извиняться, — сказала я, гладя его по волосам. 

С Людой мы больше не общаемся. Она рассказывает всем, что мы её оклеветали и разрушили жизнь. Иногда я ловлю на себе тяжёлый, полный укора взгляд свекрови: мол, как же так, родная кровь. Но я больше не оправдываюсь. Это чувство, что пришло на смену кошмару, стоит каждого рубля. Мы выучили урок, оплаченный дорогой ценой. Больше — никогда.