– Уйди из дома, пока мама проведает внука, она не хочет тебя видеть, – попросил муж

Мне тридцать девять. У меня есть квартира, которую я сама выбрала и обставила, успешная карьера и годовалый сын, чье дыхание — самый сладкий звук в этих стенах. И мне недавно предложили исчезнуть. В прямом смысле. Покинуть свое пространство, свой очаг, потому что сюда желает пожаловать Инна Викторовна, мать моего мужа. 

Наши отношения с ней с самого начала были сложными. Я появилась в жизни Сергея, когда ему было уже за тридцать, но для нее он навсегда остался тем мальчиком, за которым она следила. Я — нежелательное обновление в ее отлаженной системе. Она — тот тип, что воспринимает любое самостоятельное решение сына как саботаж. Наш брак стал для нее не праздником, а актом глубочайшего предательства. 

Цвет обоев в прихожей, марка детской смеси, время нашего отхода ко сну — все было предметом ее язвительных комментариев. А потом начались шептания за моей спиной. «Сережа, она же карьеру свою любит больше, чем твой покой», «Сережа, посмотри, как она ребенка пеленает — совсем не так, как я тебя». Я долго считала это чудачеством, пыталась найти подход. Но рождение Миши обнажило суть конфликта: она видела в нем не нового человека, а инструмент для восстановления утраченной власти. 

За весь первый год жизни сына «невероятно любящая» бабушка удостоила его одним коротким визитом. Живет она в тридцати минутах езды. Просто ее амбиции не позволяли переступить порог, где царила я. Теперь же, судя по всему, любопытство или что-то иное пересилило гордыню. Она изъявила желание «наладить связь с внуком». Через мое полное отсутствие. 

— Она хочет приходить, когда тебя нет, — сказал Сергей, глядя в окно. — Ей неловко. Она говорит, ты своим видом создаешь напряженную атмосферу. 

Я рассмеялась. 

— Позволь уточнить. В моем доме, где я плачу за коммуналку, где я кормлю и убаюкиваю нашего ребенка, мне нет места? Мне предложили роль призрака в собственной жизни? 

— Не драматизируй. Это всего на пару часов. Мама просто пожилой человек, у нее свои представления о комфорте. Нельзя ли пойти на уступку? Ради семейного спокойствия? 

— Спокойствие не выстраивается на условиях капитуляции, — отрезала я. — Она может видеть Мишу, здесь, со мной. Это не обсуждается. 

— Но она не придет! — голос его сорвался. — Ты же понимаешь? Она воспримет это как поражение! У нее сердце… 

— У меня тоже есть сердце, как ни странно, — произнесла я. — И оно отказывается доверять свое самое ценное сокровище человеку, который годами пытался разрушить нашу семью. Кто успокоит Мишу, если он расплачется на руках у чужой, по сути, женщины? Она озабочена лишь восстановлением своего статуса. 

Он умолк. В его молчании я прочитала непонимание. Для него это был просто визит. Для меня — вопрос принципа и безопасности. Почему я должна, сжав зубы, бродить по парку, пока в моем кресле будет восседать та, кто мечтает стереть меня из этой реальности? Чтобы она потом хвасталась подругам, как «нянчилась с внучком, пока невестка по магазинам шлялась»? 

Он ушел молча в другую комнату. А в моей голове закопошились ядовитые мысли. А вдруг я поступаю жестоко? Может, стоило бы быть выше, великодушнее? Отдать ребенка и удалиться, демонстрируя превосходство? Но это не превосходство. Это слабость. Это позволить перечеркнуть мое право быть здесь. 

Я подошла к кроватке. Сын всхлипнул во сне, повернулся на бочок. И в этот момент вся моя неуверенность испарилась. Нет, я никуда не уйду. Мое место здесь. А уж решит ли Инна Викторовна его посетить — это исключительно ее выбор. Театр абсурда может продолжаться, но только не на моей сцене.