– Ты обязана заставить их помочь мне! – свекровь вспомнила о внучках, когда ей самой потребовалась помощь

Мои девочки, Алина и Света, только что вернулись от свекрови и стояли передо мной — два маленьких, растерянных существа с мокрыми от слез щеками. 

— Она Тему с Мишей всегда обнимает, а нас — нет... — прошептала Света, вжимаясь в косяк двери. — Им она печенье свое ванильное дает, прямо из банки. А нам сказала, что руки не помыли. 

Алина, всегда более резкая, выступила вперед, сжимая кулачки. 

— А когда мы уходили, она им в рюкзаки яблоки и пряники положила! Тайком, но я видела! А нам — ничего. И дверь сразу закрыла, даже не помахала. 

До этого момента я лишь смутно догадывалась о предпочтениях Тамары Петровны. Отношения были гладкими, как отполированный камень: ни тепла, ни открытых ссор. Но рождение внуков обнажило суть. Моя золовка, Ольга, родила первой. Свекровь таяла у телефона, расписывая мне доброту и ум племянников. Я тогда наивно полагала, что и наша двойня получит свою долю бабушкиной нежности. 

Рождение Алины и Светы она встретила скупой фразой: 

— Две девочки? Ну, вы теперь хлопот не оберетесь. Я бы не справилась. 

Мой муж, Максим, фыркнул: 

— Мы и не рассчитываем на твою помощь, мам. 

— Еще бы, — огрызнулась она. — Оле хоть помоги, с двумя мальчишками на руках. Им внимание мужское нужно, не то, что вашим... 

В тот миг мы все поняли. Наша жизнь с близняшками превратилась в водоворот, где главной опорой была моя мама. Она мчалась через весь город, не жалуясь на усталость. Тамара Петровна же существовала в параллельной реальности, где были лишь Ольга и ее «золотые» мальчики. 

Однажды соседка напрямую спросила ее о таком явном неравенстве. Тамара Петровна ответила с высокомерием: 

— Внуки Оли — это продолжение нашей семьи. Наша кровь. 

— А внуки от Максима? 

— Откуда мне знать, чьи это дети? — равнодушно бросила она. 

Когда это дошло до нас, Максим впервые в жизни вышел из себя. Он поехал к ней. После разговора она слегка притихла, но ненадолго. Ее сердце было безраздельно отдано другим. 

Последней каплей стал тот день. Оказалось, что, выпроводив наших дочерей, она оставила их одних на незнакомой улице. Автобус до нашего дома ходил редко, и останавливался в семи минутах ходьбы, за пустырем. 

— Вы шли одни? — переспросил Максим, и его лицо побелело. 

— Да, — кивнула Алина. — Мы боялись. Там большая собака ходила. 

— Больше мы туда не пойдем, — твердо заявила Света. 

Мы с мужем были с ними полностью солидарны. Максим набрал номер матери. 

— Мама, ты себя плохо чувствовала сегодня? 

— Нет, а что? — удивилась она. 

— Тогда почему ты оставила маленьких детей одних в незнакомом районе? Они через пустырь шли! 

— Прекрасная возможность научиться самостоятельности, — холодно оборвала она. — Олины сыновья давно сами по городу перемещаются. 

— Им по восемь лет! Нашим — шесть! 

— Хватит! Я не желаю выслушивать упреки. Это твоя жена настраивает тебя против меня! — бросила трубку. 

Максим долго молчал, глядя в стену. Мне даже не пришлось ничего объяснять. Он все видел сам. Логика была простой и жестокой: Ольга — ее плоть, ее внуки — продолжение ее рода. А я — чужая, пришедшая извне, и мои дети — чужие. 

С того дня мы оборвали все контакты. Жизнь вошла в спокойное русло. Девочки подрастали, окруженные любовью моей матери, которая никогда не делила внуков на «своих» и «чужих». 

Звонок раздался спустя годы, когда Алина и Света уже заканчивали школу. 

— Максим, это мать. Скажи своим дочерям, чтобы приехали, прибрались. Совсем от рук отбились, старуху-бабушку забыли. 

Я видела, как сжимаются его пальцы. 

— Вспомнила о них только сейчас? Мама, а ты не забыла, почему они тебя «забыли»? Проси своих, кровных. Их у тебя двое. 

Через 5 минут она позвонила мне. 

— Юля! Ты обязана заставить своих детей помочь мне! Я больна! 

— Я никому и ничего не обязана, — ответила я спокойно. — Вы когда-то сделали свой выбор. И мы его приняли. Мои дети не поедут. Обратитесь к тем, кого вы так лелеяли все эти годы. 

Она что-то крикнула, но я положила трубку. В тишине кухни я вдруг ясно представила ее: одинокую, в неубранной квартире, впервые столкнувшуюся с последствиями собственной холодности. И поняла, что никакой жалости во мне нет. Только горькая уверенность в том, что справедливость, пусть и запоздалая, все же существует.