– Ты должна дать жизнь наследнику, – свекровь забыла, как сама говорила о том, что ребёнок в съёмной квартире — это безответственность

Посещения Виктории Ильиничны всегда напоминали мне вступительные испытания в закрытый клуб, где критерии отбора менялись ежеминутно. В её гостиной воздух будто пропитывался скрытыми ожиданиями и немыми упреками. Можно было идеально держать вилку и внимательно кивать, но этого никогда не хватало. 

Мой супруг, Даниил, в такие часы превращался в тень. Его детская тактика — стать невидимым, когда мать на взводе — срабатывала безотказно. Сейчас он изучал узор на скатерти с таким сосредоточением, словно отгадывал шифр. 

— Лика, милая, не увлекайся десертом, — внезапно прозвучало сладким, сиропным тоном, от которого застывала кровь. — Сахар ведь так вреден для фигуры. Твоё платье, кажется, с прошлого сезона? Или… — её взгляд стал пронзительным, губы растянулись в улыбке, лишённой тепла, — это намёк? Может, скрываешь прекрасные перемены? 

— Нет, просто кофе очень ароматный, — ответила я. — А наряд мне по-прежнему в пору.

Она приложила ладонь к щеке. 

— Как печально. Коллега по саду уже дважды стала бабушкой! Водит близнецов на прогулки, вся сияет. А я? Мне остаётся лишь слушать её рассказы и молчать. Сердце обливается кровью от стыда и зависти. 

Даниил глухо закашлял. 

— Мы с Даней не раз говорили о наших планах, — начала я, выдерживая паузу. — Сначала хотим завершить ремонт в офисе, чтобы бизнес стабильно работал. А потом уже подумаем о продолжении семьи. 

— Какой офис?! Тебе уже за тридцать! Ты о чём? О своих эфемерных проектах? Биологические рамки неумолимы, дорогая! Ты должна дать жизнь наследнику, это естественное предназначение! Я сына растила, силы отдавала, а теперь мне должно быть отказано в простом женском счастье? Вы оба думаете лишь о своих прихотях! 

Её голос набирал силу. Этот спектакль я видела уже много раз: монолог о принесённых в жертву годах, о черствости молодых, о разбитых надеждах. 

Я молча встала и направилась к своей сумке. Сегодня я пришла не с пустыми руками. Достала папку с письмами. 

— Виктория Ильинична, — мягко прервала я её тираду. — Помните ли вы лето на даче, за год до нашей свадьбы? Тот вечер, когда вы подарили мне альбом? 

Она замолкла, сбитая с ритма, её глаза сузились от непонимания. 

— Причём тут это? Не пытайся сменить тему! 

— Всё к тому, — я открыла папку и вынула несколько исписанных листов. — Вы тогда вручили мне альбом с наставлениями. «Правила для будущей невестки нашего рода». Сказали, что это — традиция. Я тогда, в наивности, восприняла это как милую старомодность. 

Я положила перед ней страницы, испещрённые её же чётким почерком. 

— Пункт пятый, — прочитала я. — «Дети — величайшая ответственность. Они могут появиться лишь тогда, когда семья окрепнет материально и духовно, а невестка докажет свою зрелость и преданность семейным ценностям в течение продолжительного испытательного периода. Поспешность — признак легкомыслия». 

Я подняла на неё взгляд. 

— Вы сами писали, что нужно «доказать зрелость». Вы определяли сроки. Вы говорили, что ребёнок в съёмной квартире — это безответственность. Мы с Даниилом пять лет доказывали. Строили жизнь, выплачивали долги, покупали наконец эти стены. Мы следовали вашим же правилам. 

Её лицо покрылось пятнами. Она смотрела то на листы, то на меня. 

— Это были просто советы! Добрые пожелания! — вырвалось у неё. 

— Для меня это были не просто слова, — сказала я. — Это был свод законов, по которым я старалась жить, чтобы заслужить ваше одобрение. Теперь я поняла: его не существует в природе. А законы мне нужны свои. 

Даниил поднял голову. 

— Мама, Лика права. Ты сама установила эти высокие планки. Мы их взяли. 

— Так вы теперь против меня? Из-за каких-то старых записей? — беспомощно произнесла она. 

— Нет, — я сложила все обратно в папку. — Мы — за свою жизнь. Мы станем родителями. Но не потому, что это «долг» или «природа». А потому, что мы этого хотим. И решать, когда и как, будем только мы. 

Я взяла Даниила за руку. Мы вышли из гостиной, оставив за спиной гулкое молчание. На улице падал снег. Это было наше пространство и наше время. И наш выбор, который больше никто не мог оспорить.