Отдавай мои деньги! — потребовал муж — Я не шучу, вот увидишь

Он стоял в дверях кухни, перегораживая выход. Глаза — узкие щелочки, как у того волкодава, что когда-то загнал меня на дерево в детстве.  

— Отдавай мои деньги! — голос не крик, а низкое рычание. — Я не шучу. Вот увидишь.  

Я попыталась выйти, но он блокировал путь. В животе заныло — старый страх, знакомый до тошноты.  
— Какие твои деньги? — спросила я, глядя куда-то за его правое ухо. Там на полке стояла наша свадебная фотография. Двадцать лет назад он улыбался там по-другому.  

Все началось с сестры. Оля позвонила ночью, голос прерывистый: «Они отключат химию, если не внесу завтра…» Рак третьей стадии, но государственные квоты кончились, а частные клиники берут оплату постфактум. Я молча открыла сейф, где лежали три сотни тысяч. Наши. Вернее, его. Деньги от продажи гаража. Знаю, если спросила, он бы отказал.  

— Верну через месяц, — обещала Оля.  

Месяц растянулся в три. Сначала осложнения после терапии, потом ошибка в платёжке — перевод завис. А потом… Потом её не стало.   
Я не успела даже попрощаться.  

Сергей обнаружил пропажу через полгода. Проверял документы на гараж и наткнулся на пустую папку.  
— Ты совсем… — он резко проглотил слово, ударив кулаком по стене. — Где. Мои. Деньги.  

Я рассказала. Про Олю, про клинику. Он слушал, не перебивая, потом медленно поднялся:  
— Значит, мои триста тысяч ушли в трубу? Без бумаг, без расписок?  
— Это же не чужие… Оля…  

— ЧУЖАЯ! — он рявкнул так, что задрожали стаканы в шкафу. — Твоя сестра дважды разводилась, потому что была дурой! И ты такая же!  

Он впервые назвал меня дурой. 
Теперь он требовал вернуть всё до копейки. Угрожал отобрать машину, выписать из квартиры, лишить наследства дочь. Каждое утро начиналось с калькулятора:  
— С процентами получается 345 600, — тыкал он в экран. — Или думаешь, инфляция тебя спасёт?  

Я устроилась на три работы: днём — кассир в супермаркете, вечерами — уборка офисов, ночью — заполнение карточек. Спала по четыре часа, питалась остатками еды с работы. Когда принесла первые пятьдесят тысяч, он пересчитал купюры при мне, словно боялся подделок.  
— Мало, — бросил он пачку на стол. — Такими темпами до пенсии мне не дожить.  

Весной я упала в обморок на кассе. Врач скорой покачал головой:  
— Переутомление плюс анемия. Вам бы неделю отдохнуть…  

Дома Сергей встретил меня вопросом:  
— Где премия за переработку?  

Я молча полезла в сумку за конвертом. Руки дрожали так, что купюры рассыпались по полу. Он наклонился собирать, я машинально потянулась помочь.  
— Не трогай! — огрызнулся он, выхватывая последнюю пятисотку из моих пальцев.  

В тот момент я вдруг поняла: он не злой. Он трус. Боится старости, бедности, всего, что нельзя контролировать. И эта дрожь в его пальцах, когда он пересчитывает деньги — не жадность. Паника.  

К июлю я отдала 280 000. Остаток — 65 600 — копила на отдельном счету. Не знаю зачем. Может, надеялась, что он одумается.  
— Где остальные? — он перекрыл мне выход из ванной.  
— Зарплата завтра.  
— Врёшь. В бухгалтерии платят пятого.  

Я попыталась пройти, но он неожиданно схватил за локоть. Впервые за двадцать лет.  
— Ты знаешь, где я их храню, — прошипел он, прижимая мою руку к косяку. — В сейфе, под паспортом. Код — дата нашего брака.  

Плечо горело, но я рассмеялась. Громко, истерично, до слёз.  
— Спасибо, — выдохнула я, высвобождая руку. — А то я уже забыла, когда мы поженились.  

На следующий день я сняла все деньги со счёта. Купила билет в Калининград — Оля всегда мечтала показать мне Куршскую косу. В аэропорту отправила сообщение: «Твои 65 600 в сейфе. Код — дата, когда ты назвал меня дурой. Если забудешь — спроси у дочери. Она запомнила».