– Наелся? А теперь собирай вещи и уходи! – выгнала мужчину, который думал только о себе

Кухня наполнялась ароматом свежего борща, и я ловила себя на мысли, что жду вечера с тихим счастьем. Артём всегда так искренне радовался моей стряпне. 

— Настенька, да ты волшебница! — произнёс он, протягивая тарелку. — Такого я ещё не пробовал! Добавишь? 

Я улыбалась, наполняя его тарелку снова. Кормить его было моей радостью. Он был тёплым, уютным человеком, появившимся на пороге моей жизни два года назад с потрёпанным чемоданом и простой, ясной улыбкой. Не академик, не философ, но кто сказал, что это важно? Его душа была светлой и незамутнённой, а его баян по вечерам выводил такие мелодии, что сердце замирало. 

Меня смущало лишь одно: мы не были мужем и женой. 

— Когда же наконец? — спрашивала я его в моменты особой откровенности. 

— Всему своё время, Настюша, — уклончиво отвечал он, уминая вторую порцию пирога. — Не будем торопить события. Разве нам плохо? 

И правда, было хорошо. Уютно, привычно. Но слово «сожитель» резало слух, хотелось законного, прочного статуса. Я отмахивалась от сомнений, убеждая себя, что он просто осторожничает после прошлых неудач. 

Но постепенно я начала замечать иное. Его бережливость, которую я сперва приняла за хозяйственную расчётливость, оборачивалась странной, избирательной жадностью. Мои деньги таяли мгновенно — на продукты, на быт, на его новые рубашки, которые, как он утверждал, были жизненно необходимы менеджеру его уровня. Но как только дело касалось его собственных средств, в ход шли счётчики и скрупулёзные подсчёты. 

— А почему свет в прихожей горел всю ночь? — мог спросить он. — Это же мои деньги за электричество. 

Я лишь удивлённо молчала. Он съедал всё, что я готовила, с аппетитом, который прежде меня умилял, а теперь стал настораживать. Порой мне казалось, будто пища в нём не задерживается, проваливаясь в неведомую бездну. 

В один холодный декабрьский вечер я вернулась с работы усталая и продрогшая, мечтая о тарелке горячего борща, который варила накануне. На плите стояла пустая трёхлитровая кастрюля. На дне лежал половник. Рядом — пустой стакан из-под сметаны. 

Он вышел на кухню, сияющий и сытый. 

— Где борщ? — спросила я тихо, указывая на кастрюлю. 

— А я, знаешь, задумался о работе, — легко ответил он. — И съел, не заметил как. Уж больно вкусно ты готовишь, моя птица! 

Раньше это прозвище заставило бы меня растаять. Теперь же я смотрела на него и видела лишь равнодушие, прикрытое лёгкой улыбкой. Он не оставил мне ни ложки. Не подумал. 

— Наелся? — спросила я холодно. — А теперь собирай вещи и уходи. 

Он оторопел. 

— Из-за борща? Ты с ума сошла? 

— Нет. Из-за того, что за этим борщом стоит. Уходи. 

— Да как ты можешь! Я же жениться собирался! 

— Если бы собирался — уже бы сделал это. Всё, Артём. Наша лодка разбилась не о быт, а о твою прорву. И о твою скупость. 

Он обиженно сопел, собирая свои пакеты. Я с удивлением смотрела, как много у него накопилось вещей за это время. Купленных, вероятно, на мои деньги. 

Когда дверь за ним закрылась, не было ни злости, ни слёз. Лишь горькое осознание того, что я потратила два года на иллюзию, кормя ненасытную утробу в обличье милого баяниста. И чувство глубочайшего облегчения.