Муж радовался рождению племянника больше, чем рождению собственной дочки

После рождения Варвары Андрей стоял у окна, сжимая телефон, будто ждал важного звонка. Он улыбнулся, когда я протянула ему завернутую в пеленку дочь, но его глаза остались пустыми. «Красивая», — сказал он, аккуратно касаясь ее пальчиков, будто боялся сломать. Потом вышел «позвонить маме» и вернулся лишь через час, пахнущий кофе.

Первые месяцы я оправдывала его: работа, стресс. Он покупал подгузники, иногда качал Варю, пока я принимала душ, но его смех звучал натянуто, будто заученные строки из чужой пьесы. А потом забеременела Света, его сестра. Андрей вдруг ожил: сам выбрал коляску для племянника, водил Свету на УЗИ, а когда у нее начались схватки, метался по коридору роддома, как отец-подросток.

Тот день запомнился до мелочей. Варя плакала от колик, а Андрей, надевая куртку, бормотал: 

— Он родится сегодня, я чувствую. 

Я хотела попросить остаться, но он уже мчался в больницу. Вернулся за полночь, с усталыми глазами и селфи на фоне синей пеленки. 

— Смотри, какой крепкий! — тряс он телефоном перед моим лицом. — Настоящий богатырь! 

На экране крошечный комочек с морщинистыми кулачками казался ему шедевром, а Варя, спящая в кроватке, — эскизом.

Утром он заказал бутылочку с подписью «Лучшему племяннику» и распечатал фото малыша в рамку. Наша полка с Вариными снимками внезапно стала для него слишком тесной. 

— Ты бы мог так радоваться и за свою дочь, — вырвалось у меня за ужином, когда он в пятый раз пересматривал видео с племянником. 

Вилка упала. 

— Ты не понимаешь, — он отвернулся к окну, где гас закат. — С ним все проще. Он... он не мой.

— А Варя — твоя, — прошептала я, но он уже поднялся. 

— Мой отец называл меня тряпкой, пока у дяди Вадима не родился сын. Говорил, что я никогда не стану настоящим мужчиной. 

Его голос сбился, как в тот день, когда он признался, что боится темноты. 

— Я думал, если у меня будет сын... Но теперь у Светы он есть. И я могу быть для него тем, кем дядя Вадим не стал для меня.

Варя заплакала в соседней комнате, а я смотрела, как он гладит пальцем стекло фото с племянником. В его словах не было зла — только давняя боль мальчика, который так и не вырос. 

На следующее утро Андрей впервые сам сменил Варе памперс. Неловко, смешно, но он пытался. Его пальцы не слушались, когда он застегивал кнопки на бодике, а Варя, словно чувствуя его напряжение, перестала плакать и ухватилась за его палец. 

— Она сильная, — пробормотал он, улыбнувшись.

К вечеру он принес вторую серебряную ложку — без гравировки. 

— Начнем сначала? — спросил он, и я кивнула, зная, что наши радости всегда будут отбрасывать тени. Но, может, со временем они станут мягче.

С тех пор он стал чаще брать Варю на руки. Иногда я застаю его в детской: он сидит на полу, показывая ей погремушку, и говорит тихо, будто извиняясь: «Вот видишь, я же могу».