Мою старшую сестру родители обожают, вот только она умеет лишь приказы раздавать.

Я у нас в семье младшенькая. Кроме меня, есть старший брат Костя и сестра Люба. Ну, вернее, “сестра” — это громко сказано. Мы с братом уже давно уверены: Люба никого, кроме себя, не любит. Её интересы — это исключительно выпивка, сплетни и как бы чего урвать у родителей.
Родителей наших она, по сути, давно бросила. Отец болел тяжело, онкология. Мы с Костей ухаживали за ним до самого конца. Он лежал, почти не двигался. Костик возил его во Владимир, в больницу, потом домой — досматривать. Я помогала, как могла: лекарства покупала, продукты, памперсы, деньги вкладывала, ночами дежурила. Мы с братом буквально на руках отца в туалет носили, а вечера проводили у родителей. А Люба… Она звонила и раздавала указания:

— Принесите ему гранаты!
— Купите нормальный сок, не вот это вот…
— Не те брюки вы на него надели!
— Вы, наверное, его пенсию себе забираете?!
Просто не дочь, а надсмотрщик. И ни разу она сама не пришла. Сидела у себя в пригороде, в каком-то съёмном доме, где сортир на улице и тот — по самую дырку в дерьме. Там же самогонку гнала и продавала местным алкоголикам. Воспитательница, между прочим, в детском саду. Или была — пока не выгнали.
— За что уволили-то? — спросила я её однажды.
А она такая:

— Да так… Пару раз голос на ребёнка повысила, родители накатали жалобу… Знаешь, какие они сейчас, нежные!
А мне потом подруга рассказывала, что Люба пьяная прямо на смену приходила. Коллеги видели, как она глаза с трудом открывала, а на детишек шипела, как змея.
Когда папа уже был при смерти — совсем истощал, как тень от человека, — она даже не появилась. Зато стоило ему умереть — приехала сразу. Залетела в квартиру, да как заорет:
— Паааапочка! Любимый мой! Ты был для меня всем!
Мы с братом стояли в шоке. Она никогда с ним нормально не общалась, а теперь вот — “любимый папа”! Мама, как ни странно, поддакивала:
— Да, он её обожал… всегда говорил: «Умница у нас Люба…»
Ага, обожал. Пока она у него из холодильника продукты не воровала и пока он не начал стонать от боли. Тогда она испарилась. А теперь — “папочка”.

Вообще, мама её всегда выделяла. Любу баловали, свадьбу ей сыграли, всё приданое собрали. А мы с Костей? Ну, нас разве что по делам гоняют: на кладбище отвези, в магазин сбегай, дачу покрась. На праздники — мы же и стол накрываем. А Люба сидит, улыбается:
— Вы же знаете, у меня сейчас такая ситуация…
Какая у неё ситуация? Денег нет, но на самогон всегда хватает.
Когда наступил день похорон, пришли родственники, приносили деньги, клали в гроб. Мама всё аккуратно собирала в пакет, убрала в шкаф. Потом были поминки — всё дома, все помогали, кроме Любы. Она в дальней комнате лежала пьяная, ревела над старыми фотографиями.
После того как все разошлись, Люба резко заторопилась:

— Ну, я, пожалуй, поеду… А то в дороге долго…
И вдруг мама заглядывает в шкаф — а пакета с деньгами нет. Всё перевернули, пересмотрели — ничего. А Люба сидит тихо, как мышь. Мама как закричит:
— Отдай похоронные деньги! Ты ни копейки не дала! Ты — воровка! Пьяница!
Люба вскочила, глаза бешеные:
— Да забери ты свои копейки! Жалко ей для дочери! Какая ты мать?!
Вытащила из лифчика комок смятых денег и бросила их прямо в лицо. А потом — хлоп дверью. Уехала в ночь, обозвав всех. А мама... плакала. Но всё равно бормотала:
— У меня хорошая дочка…
Прошло уже четыре месяца, а мы с Костей до сих пор вспоминаем ту сцену — как кошмар. Сестра, кстати, будто ничего не было. Звонит иногда и говорит:
— Да ладно вам, ну, нашли чего вспоминать! Ну бывает!

Сейчас вот маме хуже стало. И с головой что-то, и с бутылкой она подружилась. Костя уже устал ездить, контролировать. Люба приезжала пару раз — после этого мама два дня пьяная, без пенсии, с полупустым холодильником. Так они “поминали” отца.
А сейчас и вовсе ужас: мама запила дешёвым вином, водит в дом какую-то странную тётку, вместе на кухне сидят — вонь, грязь, в посуде жир, стол липкий. Мама лежит перед телевизором, пьёт, Люба приезжает, наедается, забирает деньги, уходит. Ни с покупками не поможет, ни со стиркой. А потом мама звонит и жалуется, что никто ей не помогает.
А мы с братом уже на пределе. Всё держится на нас. А если и с мамой случится беда — опять мы будем по больницам таскаться, лекарства искать, процедуры оплачивать. Люба ведь как всегда: приедет только на похороны. И то — чтобы проверить, что можно забрать.
Вот так и живём. Как будто у нас не сестра, а беда ходячая. Без совести, без жалости. И ведь обидно даже не за деньги. Обидно, что у неё, похоже, ни сердца, ни души. А мы с братом... просто держим эту семью на своих плечах. Потому что больше некому.