Мама буквально выгнала меня из дома, потому что считает меня взрослой

Я до сих пор не понимаю, за что со мной так поступили. Больно, обидно — как будто меня вышвырнули из собственной жизни.

— Ты взрослая уже кобыла, — сказала мама, глядя на меня поверх чашки чая. — Пора бы и честь знать. Я на старости лет найду, чем заняться в своем доме.

Я просто остолбенела. Мы с мамой всегда жили душа в душу. Казалось, понимали друг друга с полуслова. Разве я чем-то мешала? Не знаю. Но эти слова застряли у меня в голове.

— Мам, ты серьезно? — Я пыталась улыбнуться, надеясь, что она сейчас рассмеется и скажет, что это была дурацкая шутка. — Мы же столько лет вдвоем...

— Вдвоем, — кивнула она. — Но ты уже взрослая. Самостоятельная. Надо жить отдельно.

Голова пошла кругом. Я вспомнила все эти вечера, когда мы с ней сидели за одним столом, обсуждая мои проблемы и ее заботы. Мы были как подруги. Вместе готовили, смеялись, ругались, мирились. А теперь? Теперь я просто «взрослая кобыла», которой пора съехать.

Я пыталась возразить.

— Мам, но у нас же с тобой все хорошо! Ты водишь друзей, я не мешаю. Ты занимаешься йогой, танцуешь, устраиваешь девичники. Когда к тебе приходил кто-то из кавалеров, я всегда держалась подальше. Разве я мешала тебе жить?

Мама отставила чашку.

— Нет, не мешала. Но в этом-то и дело. Пора тебе почувствовать, как это — жить по-настоящему. С самой собой.

Я даже уши прочистила. Может, ослышалась? Но нет, мама была настроена серьезно.

— Ты ничего не понимаешь, — пробормотала я. — А если мне будет плохо? Если захочется вернуться?

Она вздохнула, как будто ей было жаль меня. Хотя, судя по всему, совсем не было.

— Ты сильная, справишься. Тем более, у нас есть вторая квартира.

Ах, точно. Бабушкина квартира в центре. Мы затеяли там ремонт, чтобы сдавать ее и делить доход. Но нет. Это было бы слишком просто.

— Квартиранты заезжают, — безразлично бросила мама. — А ты снимешь что-нибудь. Пора понять, каково это — платить за жилье самой.

Она даже нашла мне вариант. Захолустная хрущевка на краю города. Старые обои, мебель, которая помнила Советский Союз, никакой стиральной машинки. Я чуть не заплакала, увидев это «чудо».

— Мам, ты серьезно? — голос сорвался. — Я работаю, но я не потяну ремонт или новую мебель. Да и ты ведь знаешь, как мне было тяжело после института.

— Вот именно, — отрезала она. — Ты слишком легко живешь. Время научиться решать свои проблемы.

Я не помню, как дожила до вечера. Комок в горле стоял целый день. Почему она так со мной? Я ведь не лентяйка, не тунеядка. Работаю, помогаю по дому. И вот так — раз! — и вон.

Вещи я собрала на автомате. Мама даже не пыталась меня остановить. Она просто смотрела, как я выношу сумки. В её взгляде было что-то странное — смесь облегчения и ожидания.

— Удачи, — сказала она напоследок. — Позвони, если будет трудно.

Вот только я не уверена, что смогу.

Теперь я здесь. В этой крошечной, темной квартирке с облезлыми стенами. Хожу по ней, будто призрак. Пытаюсь привыкнуть к скрипучему полу, к шуму с улицы. Готовлю ужин в крошечной кухне, а перед глазами всплывает наша старая уютная кухня дома, где всегда пахло кофе.

А еще я думаю о маме. Скучает ли она? Думает ли обо мне? Или радуется, что наконец осталась одна?

Я не знаю, как жить дальше. Похоже, в свои двадцать пять мне действительно придется учиться самостоятельности. Но от этой мысли легче не становится. Потому что я все еще не понимаю, чем заслужила такое обращение.