Невестка в декрете перестала ухаживать за мужем и теперь убирает только за собой, потому что воспитывает его

Стараюсь без лишней надобности не тревожить семейный быт своего сына. Наведываюсь к ним раз в несколько недель, чтобы повидаться с пятилетней внучкой. 

В тот вечер, зайдя на кухню попить чаю, я удивилась. На столешнице, рядом с раковиной, покоилась гора грязной посуды: тарелка с засохшими макаронами, нож в пятнах от чего-то красного, сковорода. Я машинально потянулась к крану, но тут подошла Лариса, моя невестка. 

— Ирина Викторовна, умоляю, оставьте! — её голос прозвучал резко. — Это посуда Игоря. Пусть лежит. 

Я не поняла. 

— Да в чём дело, Лара? Пара минут — и порядок. Какая, скажи, разница? 

— Разница огромная. Я больше не его уборщица. Свои котлеты пусть сам отскребает. 

Я удивилась еще больше. Как можно делить один дом, одну семью на «своё» и «его»? Как можно жить под одной крышей, глядя на беспорядок, и видеть в нём не проблему, а принцип? 

Мой Игорь много работает, возвращается затемно. Его заработок — дело семейное, все деньги он честно приносит в дом. Лариса до рождения дочери делала карьеру, а сейчас полностью посвятила себя ребёнку и хозяйству. И справляется блестяще. Квартира у них всегда сияет чистотой, пахнет свежеиспечённым печеньем, все вещи разложены по полочкам. Оттого вид этой грязной посуды резанул меня особенно остро. 

Как выяснилось, это — её новая тактика. Метод воспитания. 

Вечером, за ужином, я стала невольным свидетелем их холодной войны. Игорь, поев, отодвинул свою тарелку и потянулся за телефоном. 

— Я так устал, голова раскалывается, — простонал он. 

Лара, кормящая Софийку, подняла на него безразличный взгляд. 

— А я, по-твоему, на курорте? Целый день бегаю как белка в колесе: прогулка, готовка, глажка. 

— Ну, Лариса, я же не спорю, — вздохнул он, явно не желая ссоры. 

— И я не спорю. Просто констатирую. Свою посуду ты в состоянии убрать сам. Или ты ждёшь, что я, как Золушка, буду мыть её за тобой, пока ты отдыхаешь? 

Он промолчал, уставившись в экран. Позже, когда сын ушёл в гостиную, Лариса, укладывая дочь, выплеснула накопившееся. 

— Он думает, что деньги решают всё? Я тоже личность! Раньше я успевала и карьеру строить, и дом содержать в идеале. А сейчас я не могу заставить его просто забить гвоздь в прихожей! Он полгода обещает! В выходные — устал, вечером — нет сил. А у меня, выходит, силы берутся из ниоткуда? 

Она объявила ему бойкот. Перестала обслуживать. Не гладит его рубашки, не моет за ним кружки. И, к моему изумлению, это сработало. Теперь он, хоть и с недовольным ворчанием, но относит свою посуду в мойку. Правда, иногда забывает её включить. 

Я попыталась вставить слово о бережности, о том, что она пока не работает, что можно и помочь немного. Но Лара ответила с железной логикой: 

— Декретный отпуск предоставляется для заботы о малыше, а не о взрослом, здоровом мужчине. Пусть учится самообслуживанию. Это ему в жизни пригодится. 

Я не могу найти однозначный ответ. Где та грань, за которой заканчивается женская обязанность и начинается унизительная услужливость? Может, она и впрямь права, и её метод — не блажь, а единственный доступный ей язык, на котором он её наконец-то услышал?